Конкретный хозяин Крыма

В 1970 году на экраны кинотеатров в СССР вышел фильм «Бег», поставленный режиссерами А. Аловым и В. Наумовым по одноименной пьесе Михаила Булгакова и, частично, по его роману «Белая гвардия». У одного из центральных персонажей и фильма и пьесы – генерала Романа Хлудова, отлично сыгранного замечательным актером Владиславом Дворжецким, был реальный прототип – генерал Белой армии Яков Слащев. Таким образом советские граждане узнали об этом некоронованном   «короле» Крыма.
Будущий генерал-лейтенант Врангелевской армии родился 29 декабря 1885 года по ст., или 10 января 1886 года по новому ст.в Санкт-Петербурге в семье военнослужащего. После окончания Павловского военного училища Яков Слащев в чине подпоручика поступил в Николаевскую военную академию Генерального штаба. Судя по всему, будущий генерал учился не очень хорошо. Во всяком случае, он окончил академию без права причисления к Генеральному штабу из-за недостаточно высокого среднего балла. Тогда никто не мог предположить, что через некоторое время он будет преподавать в военной академии. При царском режиме в России Яков Слащев дослужился до чина полковника и вряд ли «прыгнул» бы выше, если бы не Гражданская война. Активное участие в ней превратило его в своего рода Семена Буденного Белого движения. Первый генеральский чин Яков Слащев получил 14 мая 1919 года на службе у Антона Деникина. К этому времени он уже командовал, сформированной им, бригадой в 4-й пехотной дивизии Деникинской армии. Друзья прозвали его «генералом Яшей».
Интересные воспоминания об этом времени и о своем знакомстве с генералом Слащевым оставил знаменитый русский композитор, поэт, певец, киноактер, кумир эстрады Александр Вертинский в книге «Четверть века без родины». Действие происходит в Одессе: «Однажды вечером, разгримировавшись после концерта, я лег спать. Часа в три ночи меня разбудил стук в дверь. Я встал, зажег свет и открыл ее. На пороге стояли два затянутых элегантных адъютанта с аксельбантами через плечо. Они приложили руки к козырьку.— Простите за беспокойство, его превосходительство генерал Слащев просит вас пожаловать к нему в вагон откушать бокал вина.— Господа! — взмолился я. — Три часа ночи! Я устал, хочу отдохнуть! Возражения были напрасны. Адъютанты были любезны, но непреклонны. На всякий случай они старательно поправляли кобуры с револьверами. — Его превосходительство изъявил желание видеть вас, — настойчиво повторяли они. Сопротивление было бесполезно. Я оделся и вышел. У ворот нас ждала штабная машина. Через десять минут мы были на вокзале. В огромном пульмановском вагоне, ярко освещенном, сидело за столом десять-двенадцать человек. На столе — грязные тарелки, бутылки вина, цветы… Все скомкано, смято, залито вином, разбросано. Из-за стола быстро и шумно поднялась длинная, статная фигура Слащева. Огромная рука протянулась ко мне. — Спасибо, что приехали. Я большой ваш поклонник. Вы поете о многом таком, что мучает нас всех. Кокаину хотите?.. — Нет, благодарю вас. — Лида, налей Вертинскому! Ты же в него влюблена! Это и была Лида, его любовница, женщина, делившая с ним походы, участница всех сражений, дважды спасшая ему жизнь. Худая, стройная, с серыми сумасшедшими глазами, коротко остриженная, нервно курившая папиросу за папиросой. Я поздоровался. Только теперь, оглядевшись вокруг, увидел, что посредине стола стояла большая круглая табакерка с кокаином и что в руках у сидящих были гусиные перышки-зубочистки. Время от времени гости набирали в них белый порошок и нюхали его. Привезшие меня адъютанты почтительно стояли в дверях. Я внимательно взглянул на Слащева. Меня поразило его лицо. Длинная, белая, смертельно белая маска с ярко-вишневым припухшим ртом, серо-зеленые мутные глаза, зеленовато-черные гнилые зубы. Он был напудрен. Пот стекал по его лбу мутными, молочными струйками. Я выпил вина. — Спойте мне, милый, эту… — Он задумался — «О мальчиках»… — «Я не знаю, зачем»… — Его лицо стало на миг живым и грустным. — Вы удивительно угадали, Вертинский. Это так верно, так беспощадно верно. Действительно, кому? Кому это было нужно? Правда, Лида?.. На меня взглянули серые русалочьи глаза. — Мы все помешаны на этой песне, — тихо проговорила она. — Странно, что никто не сказал этого раньше. Я попытался отговориться: — У меня нет пианиста… — Глупости. Николай, возьми гитару! Ты же знаешь наизусть его песни! И притуши свет. Но сначала понюхаем… Генерал набрал в нос большую щепотку кокаина. Я запел. Высокие свечи в бутылках озаряли лицо Слащева — страшную гипсовую маску с мутными, широко выпученными глазами. Его лицо дергалось. Он кусал губы и чуть-чуть раскачивался. — Вам не страшно? — неожиданно спросил он. — Чего? — Да вот, что все эти молодые жизни… псу под хвост! Для какой-то сволочи, которая на чемоданах сидит! Я молчал. Он устало повел плечами, потом налил стакан коньяку. — Выпьем, милый Вертинский! Спасибо за песню! Я молча выпил. Он встал. Встали и гости. — Господа, — сказал он, глядя куда-то в окно. — Мы все знаем и чувствуем это, только не умеем сказать! А вот он умеет! — Слащев положил руку на мое плечо. — А ведь с вашей песней, милый, мои мальчики шли умирать! И еще неизвестно, нужно ли это было? Вы правы! Гости молчали. — Вы устали? — тихо спросил он. — Да… немного… Он сделал знак адъютантам и сказал: — Проводите Александра Николаевича! Адъютанты подали мне пальто. — Не сердитесь, милый! — улыбаясь, сказал генерал. — У меня так редко бывают минуты отдыха! Вы отсюда куда едете? — В Севастополь. — Ну, увидимся! Прощайте! — и подал мне руку. Я вышел. Светало. На путях надрывно и жалостно, точно оплакивая кого-то, пронзительно свистел паровоз».
Конечно, Александр Вертинский писал воспоминания с оглядкой на власти СССР, чтобы еще раз продемонстрировать свою лояльность. Поэтому они не лишены тогдашних идеологических штампов; таких, как разложившиеся царские генералы, белые офицеры – наркоманы и т. д. Но «генерал Яша»  действительно  был наркоманом. Он пристрастился к морфию, который принимал, чтобы заглушить боль от ранения в живот в 1919 году, которое никак не заживало. В отличие от Михаила Булгакова, который избавился от пагубной привычки, Яков Слащев перешел от морфия к кокаину.
По настоящему Яков Слащев «развернулся» и приобрел популярность в Крыму в начале 1920 года, когда защищал Перекоп от Красной армии. Фактически, он руководил обороной Крыма. 25 марта 1920 года Главнокомандующий Белой армии Петр Врангель присвоил ему звание генерал-лейтенанта. Повсюду в Крыму висели приказы «генерала Яши» следующего содержания: «Тыловая сволочь! Распаковывайте ваши чемоданы! На этот раз я опять отстоял для вас Перекоп!». Александр Вертинский, живший в это время в Севастополе, вспоминал: «Слащев приезжал с фронта со своей свитой. Испуганные лакеи спешно накрывали стол внизу в ресторане. Сверху стаскивали пианино, звали меня. Я одевался, стуча зубами. спускался вниз, пил с генералом водку, разговаривал, потом я пел по его просьбе. Но водка не шла. Голова болела, было грустно и пусто. Слащев дергался, как марионетка, хрипел, давил руками бокалы и, кривя страшный рот, говорил, сплевывая на пол: — Пока у меня хватит семечек, Перекопа не сдам!  — Почему семечек? — спрашивал я. — А я, видишь ли, — мы уже были на «ты», — иду в атаку с семечками в руке! Это развлекает и успокаивает… моих «мальчиков»».

Когда Михаил Булгаков разрабатывал образ генерала Хлудова, он советовался со своей второй женой Любовью Белозерской-Булгаковой, которая знала Якова Слащева и о его «выкрутасах». Так что эпизоды из пьесы «Бег» о скандальных проводах Главнокомандующего на ж д. станции, о подожженном вагоне с ценной пушниной, о висящих на фонарях трупах дезертиров, вполне реальны. Вообще, по степени того, что вытворял в Крыму генерал Слащев, нынешний глава Крыма ему «в подметки не годится». Впрочем, сравнения тут – некорректны. Ведь связка --  «Врангель – Слащев» менее всего походит на вполне банальную связку --  «Путин – Аксенов», и, скорее всего, приближена к связке --  «Путин – Кадыров». Т. е. Яков Слащев уважал Петра Врангеля, как своего командира, но делал то, что хотел. Он, например, ни во что не ставил, созданное Врангелем, гражданское правительство Крыма, а членов правительства называл не иначе, как «тыловой сволочью».
Со второй половины 1920 года военная карьера генерала Слащева в Белой армии покатилась вниз. В августе он был вынужден подать рапорт об отставке и был послан в распоряжение главнокомандующего, т. е., фактически, отстранен от должности. После того, как «красные» войска Михаила Фрунзе, удачно штурмовав Перекоп, ворвались в Крым, Яков Слащев эвакуировался в Турцию в составе Белой армии. Но на этом его история не закончилась.
В Турции Яков Слащев уволился из Врангелевской армии и поселился в Стамбуле в бедном районе. В это время его «прорвало». Он стал последними словами ругать и Петра Врангеля и все Белое движение. Ругал публично. Александр Вертинский вспоминал: «В числе наполнивших город соотечественников, к моему изумлению, оказался и Слащев. Он поселился где-то в Галате с маленькой кучкой людей, оставшихся с ним до конца. В числе их была и «знаменитая» Лида. Мы встретились. Вернее, я сам разыскал его. Слащев жил в маленьком грязноватом домике, где-то у черта на куличках. Он еще больше побелел и осунулся. Лицо у него было усталое. Темперамент куда-то исчез. Кокаин стоил дорого, и, лишенный его, он утих и постарел сразу на десять лет. Разговор вертелся вокруг одной темы: о Врангеле. У Слащева была смертельная, неизлечимая ненависть к этому человеку. Он говорил долго и яростно о каких-то приказах — своих и его, ссылался на окружающих, грозил, издевался над германским происхождением Врангеля, кричал, что Россию продали немцам, и упорно сводил счеты с другими белыми генералами. Трудно было понять что-нибудь в этом потоке бешенства. Всем своим новым, «штатским» видом Слащев напоминал мне больную птицу, попавшую в клетку. Адъютанты молчали, потихоньку перестригаясь из «львов» в «пуделей» и подумывая о новом хозяине. Как ни странно, но о «красных» Слащев ничего не говорил. По-видимому, он уже «что-то понял»».

Петр Врангель не остался в долгу. В его «Записках» можно прочесть: «Хороший строевой офицер, генерал Слащёв, имея сборные случайные войска, отлично справлялся со своей задачей. С горстью людей, среди общего развала, он отстоял Крым. Однако, полная, вне всякого контроля, самостоятельность, сознание безнаказанности окончательно вскружили ему голову. Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко «поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался. Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу, засыпал ставку всевозможными проектами и предположениями, одно другого сумбурнее, настаивал на смене целого ряда других начальников, требовал привлечения к работе казавшихся ему выдающимися лиц».
В Москве публичную ругань Слащева командиров Белого движения «услышали» и за его «обработку» взялись