ВПЕРЁД И ВНИЗ!

Слово о Владимире
А.П.Дегтярев
Опубликовано: Журнал АСУ, №20.

Наверно, нет смысла пересказывать подробно биографию Владимира Аркадьевича. Она достаточно известна. К счастью, он оставил нам кроме научных статей две полноценные книги, которые расскажут о нем гораздо больше, чем смог бы рассказать я. Читайте. И все же. Какие-то штрихи к его портрету, некий взгляд со стороны, я постараюсь донести.

Человек без высшего образования, без научных званий, без особых должностей, он, тем не менее, являлся и является одной из центральных фигур нашей спелеологии. Он проучился один или два курса на Мехмате МГУ, два курса Горного института. С обоих был выгнан за полное нежелание посещать второстепенные, по его мнению, предметы типа марксистско-ленинской философии, политэкономии и … физкультуры. Поступил на геофак МГУ (геохимия). Как вспоминал на поминках Олег Бартенев, вместе с Мальцевым на их курс ворвалась «настоящая геология, безудержная, безграничная, фанатичная». На третий год он заявил, что преподаватели ему больше ничего дать не могут, забрал документы и дальше занимался наукой, имея за душой три справки о трех неоконченных высших. Сразу же после расставания с Мехматом поехал с полевой геологической партией в Среднюю Азию, где прямо на его глазах в 1976 г. была вскрыта разведочной штольней пещера Промежуточная. «Промежуток», как звал ее Мальцев. Собственно, тогда, за три дня, и была открыта большая часть пещеры, почти в нынешних ее границах. «Как я стал спелеологом? Да совершенно случайно. Попал в нужное время в нужное место.» - это его собственные слова. Судьба в чистом виде. Но в то же время мало ли кто попадал в нужное место в нужное время. Надо еще и увидеть эту самую «судьбу». Вспомните название его главной книги.

Вся его семья была не обделена талантами. Прадед был стеклодувом. Вручную выдувал оконные стекла. Отец Мальцева, Аркадий Анатольевич, рассказывал, как его дед, простой кустарный рабочий, выдувал из стекла огромные стеклянные шары, потом с помощью железной рамы из этих еще горячих шаров формировал оконные стекла. Примитивная технология даже для начала ХХ века. Потом, видя, что сын тянется к музыке, продал корову и купил на эти деньги скрипку. Послал сына (деда В.А) в Москву учиться. Тот через какое-то время оставил занятия скрипкой и стал заниматься математикой, был учеником Колмогорова, достиг очень серьезных результатов (известна «теорема Мальцева»), стал академиком, одним из создателей Новосибирского Академгородка. Сам Аркадий Анатольевич тоже математик, специалист по топологии, помощник президента Академии Наук России. Со стороны матери прадед был ямщиком, а дед уже замминистра рыбной промышленности в одной из прибалтийских республик. Их характеры передались и Владимиру Аркадьевичу. Неряшливость в быту, в одежде, авантюризм, точь в точь, как у прадеда-ямщика, и острый математический ум, как у отца и деда. И талант во всем, чего бы он ни касался: спелеология, минералогия, литература, фотография. Авторство довольно сложных компьютерных программ для подсчета запасов месторождений. Плюс полное сознание своего превосходства во всех этих областях. При этом его высокое мнение о себе подразумевалось как само собой разумеющееся, и поэтому никогда не выпячивалось и не обижало собеседников. У любого другого оно бы выглядело отвратительно. Но не у Мальцева. Обаяние таланта сразу же исключало какое-либо соперничество, какую-либо зависть. Большая часть тех, кто с ним работал, сразу же проникались большим к нему уважением. Как он выражался, «сделали из меня икону».

Я не был другом Владимира Аркадьевича в полном смысле этого слова. Друг - это чаще всего ровесники, второе «Я», некое близкое равенство. А между нами была все-таки большая пропасть и во времени, и в жизненном опыте, и в знаниях. Нас связывало то, что мы уважали друг друга и были интересны друг другу. Он сам нашел меня. Написал по электронке короткое письмо, что прочел мой «Трактат о подземных ветрах» и хотел бы вживую поболтать на эту тему. Я ответил, что поговорить со знающим человеком всегда рад. И мы назначили встречу у него дома. Разумеется, я читал его книгу, читал его статьи и понимал, что разговор будет для меня непростой. Я уже был наслышан и о его тяжелом характере. О полной бескомпромиссности в научных вопросах. И приготовился к полному научному разгрому. Но оказалось, что моя работа ему интересна. Мы разобрали несколько мест, про которые я и сам знал, что кое-где сыровато, а где-то и сомнительно. Он, кстати, мог в научном споре (в домашней обстановке, конечно) употребить и вполне соленые словечки. Ну например, если он не знал ответа на вопрос, то частенько цитировал концовку из анекдота: «А х.. его знает, товарищ майор». Но такие выражения никогда не коробили собеседника, всегда звучали даже интеллигентно, делая обстановку совсем уж свойской. Обычно это происходило сидя где-нибудь на ковре с бутылкой коньяку. Он, кстати, не пьянел. И научность дискуссии от этого не страдала. Но это было, конечно, не в первый мой визит. В итоге он посоветовал мне непременно довести мой опус до полноценной публикации.

Надо сказать, что разговор с ним произвел на меня большое впечатление. Первый раз я встретился с человеком, который знал о пещерах явно больше меня. Для того, чтобы хотя бы понимать о чем он говорит, нужно было обладать немалым багажом знаний, словарным запасом, читать научную литературу о пещерах. А тут приходилось не только слушать, но и поддерживать разговор. И хотя бы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Не ляпнул.

Я сразу безоговорочно принял его полное превосходство и после со всеми своими пещерными идеями приходил прежде всего к нему, проверить их на прочность. Его мнение многого стоило. И если уж он говорил, что мысль стоящая, то я занимался ей уже гораздо более уверенно.

Он очень высоко ценил живую дискуссию, в которой не терпел монологов. Ему нужны были собеседники. Хотя мысли всегда переполняли его и он мог бы говорить долго, если бы хотел. Речь его была хорошо поставлена, правильна. Ни разу не слышал, чтобы он мямлил или не находил нужного слова. Где нужно, совершенно в меру, вставлял небанальные речевые обороты. Но ему еще нужна была и реакция слушателя. Частенько в разговоре он развивал какую-нибудь идею, но не до конца. Там, где должен был быть вывод, он замолкал. И бывал очень доволен, когда собеседник заканчивал мысль тем же выводом, какой он и предполагал. Он вообще был любителем красивых идей, но при этом не одноходовок. Важна была цепочка рассуждений. Идея должна была быть красивой, неожиданной. Таких мини-идей у него было множество, на самые разные темы, часто очень далекие от спелеологии, он их с удовольствием пускал в дело снова и снова при каждом новом посетителе. Так что иногда я каждую цепочку прослушивал по два-три раза. Когда я выходил из его дома, первым порывом было кратко для памяти записать тему и основные тезисы этих разговоров. Сейчас, задним числом, я жалею, что не догадался записывать эти разговоры на видео. Устный жанр – особый жанр, он не передается в полной мере печатным текстом.

Придя домой, я как и положено критически мыслящему человеку, лез в интернет проверять услышанные факты. И частенько они не подтверждались. И большая часть этих идей при скучной детальной проверке оказывалась неверной. Но это уже было не важно. Ощущение красоты мысли оставалось. Движение мысли было для него особой самоценной сущностью.

Последние лет десять о Мальцеве в спелеокругах было почти не слышно. Он не ездил в экспедиции, почти ни с кем из спелеологов не общался, не печатался в спелеожурналах и не читал их, считая пустословием, не участвовал в дискуссиях, не подписывался на СМL. Говорили, что потерял интерес к пещерам. Но это было не так. Он был и оставался спелеологом до последних дней своей жизни. Человек может не ходить в пещеры, но он остается спелеологом до тех пор, пока он думает о пещерах. А Владимир Аркадьевич думал о них всегда. И очень глубоко. Спелеологом он был фанатичным. Я могу лишь завидовать тем, кто работал с ним на Кугитанге в 70-80-е годы. Уже после я познакомился с такими людьми как Михаил Переладов, Олег Бартенев, Лев Кушнер, Галина Ивутина. Были еще рано погибшие Коршунов, Кутузов, Лившиц, которых В.А. глубоко ценил и вспоминал. Все это был цвет кугитангской спелеологии. До этого я наивно думал, что знаю лично или заочно обо всех сильных спелеологах страны. И тут выяснилось, что вот рядом живут спелеологи, которые по своему развитию заткнут за пояс любого из дотоле мне известных. Для меня был культурный шок, когда оказалось, что безверевочная, горизонтальная кугитангская спелеология интеллектуально была гораздо выше всей нынешней насквозь хвастливой «глубинной» спелеологии. Заслуга Мальцева была в том, что на Кугитанге он создал вокруг себя совершенно особый нравственный и интеллектуальный климат. Там не было зависти, соперничества, а было общее дело. Не имело значения, из какого ты клуба. Если ты адекватный человек, любящий пещеры, а не себя на фоне пещер, то приходи и тебе найдется место. С Мальцевым на Кугитанге работала довольно много народа. Большую часть спелеологов-спортсменов-рекордсменов он ни во что не ставил. Если ему не хватало людей для экспедиции, он мог поехать куда-нибудь в Сьяны, познакомиться там с первыми встречными людьми, и если он видел, что они толковые ребята, то тут же предлагал им вот в ближайший же сезон ехать. Авантюрист сам, он искал таких же авантюристов. Мгновенное предложение ехать на край света - это была первая «проверка на вшивость». Если человек начинал мямлить про дела… То он сразу терял к нему интерес. А если глаза загорались, то пара месяцев подготовки – и он брал их в Кап-Кутан. И они прекрасно работали. Многие из них только на Кугитанге и работали. Когда после 1992 года Туркмения закрылась для спелеологов, этот прекрасный мир распался. Другая спелеология по другим правилам этих людей уже не интересовала. Этот мир держался на Мальцеве. И, к сожалению, он больше не повторится. Его, этого особого мира, больше нет.

Последний раз Мальцев был в Туркмении в 2012 году. Это была конференция, организованная по распоряжению туркменского президента. Туркменская сторона все оплачивала. Обещали посещение пещер. И мы поехали. Мальцев, М. Переладов и я в качестве сопровождающего. Человек 30 иностранцев. Человек 7 из России. Человек сто всяческой обслуги, включая поваров, танцоров, официантов и даже штатного муллу, который иногда прерывал научные доклады на молитву. Губернаторы областей встречали нас у трапа самолета. Застилали центральные площади городков коврами. Сотни флагов, сотни встречающих, целые театральные представления под открытым небом. Конечно, мы понимали, что ни мы, ни даже англичане-американцы тут ни при чем: это воля всесильного президента. В конференц-залах сцены завалены слоем гвоздик в полметра толщиной. Первые три ряда в партере – участники конференции, а дальше стройными рядами несколько сот образцово-показательных туркменских девушек в национальных костюмах. На 12 белоснежных новеньких Фольксвагенах возили нас по всему району. За любым ужином мы