— В наряд на камбуз завтра 28 января заступают — матросы Полторацкий, Лосев, Ефременко, кок — старший матрос Ахалая, старший наряда — старший матрос Дигавцов. Дежурный по кораблю — мичман Шепель. Экипаж — равняйсь, смирно, разойдись!
Капитан-лейтенанта Суханов, который проводил вечернюю проверку, развернулся и пошел по качающемуся и извивающемуся змеёй коридору ПМ-9 в библиотеку, где он в своё свободное время терзал струны на электрогитаре, пытаясь сыграть что-нибудь из репертуара Битлов или Высоцкого. Бесполезно. Ему не то, что медведь на ухо наступил, он туда ещё и выссался. Полный профан, как и те спивающиеся лабухи, что лабают в кабаках и на танцплощадках под три блатные аккорда: «Ван, ту, фри мы советские Битлы, счаз с Иваном и Петром камчугезу вам споём... Гоп, хуй в лоб...» Единственное различие, что он носил мундир капитан-лейтенанта советского флота и терзал электрогитару, исключительно, только для собственного удовольствия, а кабацкие лабухи беспробудно бухали и мучили своей лажей посетителей.
На корабле многие матросы играли на гитаре, старший матрос Дигавцов, даже окончил музыкальную школу и лабал, до службы на флоте, в ансамбле, но играть с Сухановым он категорически отказывался. «Лучше дрова пилить на пилораме, чем слушать музыку того шульберта». Высказался он в кругу своих годков, но кто-то донёс его слова Суханову и с тех пор, тот ему мстил и постоянно ставил Дигавцова в наряд на камбуз.
Была ещё одна веская причина, по которой Дигавцов регулярно заступал в тот наряд. Плавмастерская после ремонта в Польше, в декабре 1976 года вышла из Балтийска на боевую службу. Задача была поставлена перед экипажем довольно сложная — необходимо было под своим кораблём провести подводные лодки Северного флота, через проливы Па-де-Кале, Ла-Манш и Дарданеллы в Средиземное море. Зимой эта задача оказалась довольно сложной: налетевший ураган в Бискайском заливе проверил экипаж на стойкость и морскую болезнь. ПМка, имевшая плоское дно, начала скакать по гигантским волнам, как парализованный инвалид на американских горках, грозясь сделать оверкиль. Плохо было то, что больше половины личного состава, с зелеными лицами, тут же выбыла из строя и прописались у дучек и шпигатов, пугая утробным рычанием Ихтиандров. Пришлось тем матросам кого не свалила с ног морская болезнь нести дополнительные вахты, Дигавцов был одним из них и он, матерясь, тянул лямку за двоих.
Корабль быстро провонялся рвотой, но выйти на верхнюю палубу не представлялось никакой возможности и не, потому что двери были задраены намертво, а потому что гигантские волны, проходя по верхней палубе от бака до юта, сметали на своём пути всё, что было плохо принайтовано. До жути красивое зрелище, если смотреть на это с ходового мостика... корабль медленно вгрызается в водяную гору, огромная масса пенной воды с грохотом проходит по верхней палубе и после того, как корабль падает с водяной горы в бездну, корма на гребне волны зависает в воздухе и лопасти винта начинают молотить пустоту. Корабль начинает скрипеть и трястись как припадочный, а коридор изгибаться змеёй. Кажется, что ещё немного и корабль развалится на куски. В такие моменты и приходит вера в Бога. Недаром ведь говорят: «Кто в море не ходил, тот искренне Богу не молится».
Дигавцов хоть и не страдал морской болезнью и был комсомольцем — в Бога уверовал искренне и сразу. И дал обет, что если выберется с Биская больше дел с морем никогда не иметь — отслужить срочную и привет — на гражданку. Но срочную надо было ещё отслужить, потому, как морская романтика прошла, а год службы и каплей Суханов с мичманом Шепелем, которые давно ему осточертели, остались. Пользуясь тем, что он не страдал морской болезнью, они постоянно ставили его в наряд на камбуз. Вот и сейчас надо было не ложиться отдыхать, а идти принимать наряд у своего годка Васи Батюся, потомственного кораблестроителя из Николаева.
В кормовом камбузе отличник боевой и политической подготовки, специалист первого класса, старшина второй статьи Вася Батюсь, поставив на электроплитку кружку, варил чифир. В кружку помещалась целая пачка цейлонского чая со слоном. Чай был плохой и чифир получался не совсем той консистенции что была нужна, для того чтобы раскумариться по полной. Догонялись одеколоном или лосьоном «Свежесть». Закусывая кусочком сахара рафинада. Вот и сейчас выпив чифир, они со своими годками догнались одеколоном, покурили испитого высушенного чая с махрой и пошли спать.
Старшина второй статьи Батюсь — вахту сдал, старший матрос Дигавцов — вахту принял. Матрос спит, а служба идёт.
Но сколько не спи, за ночью всегда наступает утро. Вахтенный по коридору разбудил Дигавцова и камбузный наряд в пять утра. Матерясь, спросонья, Дигавцов сполоснул лицо и, почистив зубы, пошел качающейся палубе на склад. Спустился по трапу и, выматерив для порядка, сидевших на баночках молодых матросов-салабонов (годкам и подгодкам картошку чистить было не положено по сроку службы), которые тупыми ножами чистили картошку, закурил. Всегда приходилось ждать баталера молдаванина Таку, который никогда и никуда не спешил.
Он и сейчас притащился с опозданьем. Сонный и мрачный он выматерил салабонов, которые много срезали с картошки кожуры, открыл склад. Ничего примечательного там не было, два небольших помещения — в одном хранились ящики и мешки, во втором с холодильником — говядина. Это сейчас, а когда возвращались с боевой службы из Сирии там, под переборкой, завёрнутые в брезент лежали трупы. Впечатлительные молодые матросы вначале теряли аппетит, но потом привыкали, как и ко всему бардаку и безумию, что были в порядке вещей, как и распиздяйство и воровство, что всегда были на первых местах на советском флоте. Стоит сказать и пару слов о жлобстве. Рядовому матросу платили жалованья в месяц 3 рубля 62 копейки, стоимость бутылки водки. На эти деньги надо было купить предметы личной гигиены и что-то ещё выкроить на сигареты и на одеколон. Потому как спирт (шило) выжирали мичмана и офицеры.
Это во времена проклятого царизма матросам выдавали в день три литра пива и две получарки водки перед обедом и ужином, а на благословенном замполитами советском флоте, дулю с маком, спиртное давали только подводникам, да и то вино. Но зато на некоторых кораблях, таких как ККС «Березина» давали вместо хлеба на боевой службе сухари со стасиками. Деликатесус. (После того, как годки обнесли склад, где офицеры хранили свои продукты, а банки с сухарями выкинули за борт, там стали выпекать нормальный хлеб). Был на ККС «Березине» и отдельный камбуз, с кают-компанией для офицеров и даже меню, как в ресторане. Командир кап два Батурин расстарался. А вот на ПМке командир кап два Савочкин до этого не додумался. Там хоть и было два камбуза, но второй использовали только для личного состава подводных лодок, которые ремонтировались на базе в Тартусе.
Кормовой камбуз состоял из трёх небольших помещений: варочная, посудомойка и разделочная, которые примыкали к матросской столовой. В варочной стояли два электрокотла, в одном готовились первые блюда — флотский борщ или суп, а во втором вторые блюда — каши и макароны по-флотски. Посредине стояли четыре электроплиты и электросковорода. Возле переборок разделочные столы, электромясорубка и большая электропечь в которой выпекали хлеб. В посудомойке стояла большая алюминиевая емкость, в которой и мылась посуда. Чтобы она хорошо отмывалась — в воду сыпали горчичный порошок и хлорку. Потом эта грязная вода сливалась, и посуду полоскали в новой чистой воде, но опять же с хлоркой. Вообще хлорки не жалели, она была везде. В хлорке стирали даже белую робу на ККС «Березине».
В посудомойку обычно ставили проштрафившихся или чем то не угодивших сундукам и офицерам матросов. Хотя офицеры до матросов редко снисходили — эта новоявленная элита советского флота считала себя небожителями и всячески это подчеркивала. Чем они занимались сутками на корабле, особенно замполиты и особисты, было непонятно. Если позволяла погода, они на полуюте играли в шеш-беш, а если дождило — занимались тем же самым, но уже у себя в кают-компании, ловили рыбу, жарили шашлыки и даже загорали... и почти ежедневно бухали. В Севастопольском госпитале было психиатрическое отделение, где таких «защитников родины» лечили антабусом и серой от запоев и белой горячки. Не отставали от них и мичмана (сундуки), некоторые из них, такие как Шепель, наедали брюха (кранцы), как у беременных женщин.
Недаром они, когда стояли дежурными по кораблю, любили тереться около камбуза, чуть ли не ежечасно, проверяя еду. Вот и в это утро, как только Дигавцов закипятил в лагуне воду и высыпал в него какао из нескольких пачек «Золотой ярлык» и добавил содержимое пятикилограммовой банки сгущенки, Шепель нарисовался на камбузе. Он по-хозяйски прошелся по камбузу, заглянул в котел, в котором варилось мясо, втянул ноздрями ароматный пар и спросил:
— Что там у тебя, Дигавцов, с завтраком?
— Готов, товарищ мичман. Будете снимать пробу?
— Конечно. Служба у меня такая. Ты год ещё отслужишь и на волю с чистой совестью, а мне тут ещё пятнадцать лет кантоваться с разными долбоёбами.
Высказался — налил себе кружку какао с молоком, намазал почти полбулки хлеба с маслом, положил на этот бутерброд кусок копченой колбасы и отправил это всё в свой рот, после чего выпил какао и смачно отрыгнув, дал добро на раздачу завтрака. Знал бы Шепель, что Дигавцов добавил рвоты и мочи в тот чайник, с которого он наливал себе какао — он бы, наверное, не так аппетитно причмокивал.
В тот раз Шепелю ещё повезло, салабона Канищева годки поймали на том, что он, после свидания с Дунькой кулаковой, в офицерские чайники с какао сливал свою сперму. Дело получило огласку. Салабону набили рожу и втихую списали на ККС «Березину», а дело замяли. Было бы из-за чего матросу морду бить: той «элите» флота, что на ПМке, что на ККС «Березине» — всё шло впрок. Что уж там говорить за сундуков.
Таких сундуков дармоедов на ПМке было тридцать человек и все они жрали и пили в три горла в своей кают-компании, которая находилась напротив кормового камбуза. Чем сундуки занимались на корабле? Были надсмотрщиками над матросами. Передаточное звено между офицерами, которые не хотели марать своих рук и матросами. Но и сундуки не особо напрягались, перепоручая часть своих обязанностей старшинам, командирам отделений, которые насаждали и поощряли годковщину.
Что такое годковщина? Это когда молодой матрос не только выполняет на корабле всю тяжелую работу, его постоянно прихватывают и наказывают — без вины виноватый. Могут и избить. Это и есть неуставные отношения. Жаловаться было бесполезно. Да и никто и не жаловался потому, как им объясняли, что через это проходят все матросы. И они, прослужив два года, тоже станут подгодками и будут сами щемить молодых. Без годковщины, по уставу тяжело было бы служить командному составу. Не всё можно поместить в устав. Как можно приказать матросу делать ремонт или строить дачу «отцу-командиру»? Никак. Только «добровольно». Не пойдёт? Значит, будет ночевать под паёлами в машинном
