ничего не говорили, и даже не обсуждали потом, словно это был хорошо и давно разученный ритуал. После объятий дети расходились, садились за свои парты, и молча смотрели на чужие теперь объятия.
Когда он отпустил последнего ребенка, он долго стоял перед классом, как учитель, которому задали вопрос не имеющий решения, а дети молчали и смотрели на него с любовью. Не дай вам бог такую муку…
А он все стоял и стоял, и вдруг понял, что сейчас он просто разревётся, безудержно, сам как ребёнок, оголенный, бессильный перед всем миром. А ком в горле уже не давил, уже рвал его всего. Он сказал только одно слово: - «Простите…» и вышел из класса.
А выйдя в коридор, он судорожно рванул галстук с шеи и бросил его на пол. Потом всё-таки всхлипнул и, шатаясь, вышел из детского дома… и надолго исчез в мастерской Петровича.
2 МЕСТО - ТАТЬЯНА ТРУБНИКОВА https://fabulae.ru/autors_b.php?id=5312
«КАШТАНЫ» https://fabulae.ru/prose_b.php?id=119505
Евгения Егоровна была совсем старенькая, сухенькая, с мутными глазами, лицом, изборожденным годами и ветрами жизни. В любую погоду, даже летом, ходила вдоль дома или стояла у подъезда, укутанная, будто в кокон, во множество одежек. Она казалась такой ветхой, что, если б предательский ветер забрался внутрь ее одежд, он, быть может, не нашел бы там ничего, за что можно зацепиться… Наверное, есть такое время в глубокой старости. Человек постепенно теряет материальную оболочку. Остается один дух, смотрящий на мир и людей из-под морщинистых век. Я всегда думала, что люди умирают от скуки… Просто им нечем жить. Не о чем. Не с чем. Не для кого. Такое часто случается, если люди живут будничной, физической жизнью. Их дух неразвит, они не дерзают, сила и безудержность авантюры им не знакома. Им скучно. Поэтому они уходят. Это не относится к людям, вырванным из жизни болезнью или каким-либо несчастным случаем. Это о тех, кто прожил все, что можно прожить на этой земле. Кто видел все и устал. Конечно, устать можно и в тридцать, и в двадцать. Можно устать и духом. Недаром Сергей Есенин писал: «Неужель под душой так же падаешь, как под ношей? Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…». Да, такое случается с теми, кто рожден старым. Будто древняя душа, видевшая мир не раз и не два, и не три. Она все знает наперед. Ей просто надо успеть все сказать, все. Такими были Сергей Александрович Есенин, Александр Сергеевич Пушкин, Михаил Юрьевич Лермонтов, Рембо, многие гении.
Ах, да, я отвлеклась от Евгении Егоровны. Вроде, была она обычной старушкой. Меня всегда удивляло: своими подернутыми белой дымкой голубыми глазами она видела прекрасно. Как вблизи, так и издали. Всегда я с ней здоровалась. Сначала даже вздрагивала, когда в ответ слышала бойкое, ребячливое «Привет!». Много позже я поняла, что просто она такая: ребенок. Добрый ребенок. Ей восемьдесят семь, но она не старше двенадцати. Когда я об этом догадалась, все встало на свои места. Или это свойство очень глубокой старости? Когда человек проходит все искушения, все страсти, все обиды. И все это сбрасывает с себя, как ненужные, вычурные одежды, которые к лицу только молодости. А ей, зачем они ей сейчас? Пустая игра. Простой платок, сверху – шапка, пальто с немодным стертым воротником, вязанные кофты, - для тепла и только. Человек в старости сбрасывает с себя одежды страсти и обид, чтобы снова стать ребенком, снова любить только солнце и все вокруг, любить безусловной беспредметной любовью, как умеют только дети. Наверное, она грустила, что не может прыгать, как дети, резвиться во дворе, играть в снежки. Что приходится стоять неподвижным коконом, с запертой, еще спящей, но готовой вот-вот улететь бабочкой-душой.
Была весна, взорвавшаяся первой робкой новорожденной зеленью на ветках. Заласканный, заколдованный маем воздух вливал внутрь, прямо в сердце, такую теплынь, что хотелось улететь. Я проходила мимо Евгении Егоровны, одетой чуть легче, чем зимой, и услышала: «Таня! Подойди!». Ничуть не удивилась, что она знает мое имя: эка невидаль, я в этом подъезде двадцать лет живу. Всегда гадала: откуда взялась эта старушка? Раньше ее никогда не видела. Стоит столбиком возле подъезда: безмолвная, спокойная.
«Понимаешь, мои внуки никак не могут найти подходящий ключ от почтового ящика. Нигде поблизости нет таких болванок. Говорят, на рынке хорошо делают ключи. А мне туда не добраться… Вдруг ты там будешь?». Вздохнула. Голосок у нее был нежный, ничуть не старческий. Она будто оправдывалась, что внуки не могут ей помочь… Я кивнула. Мне не трудно. Спросила, как ее зовут. «Женя…». «А по отчеству?». Она смущенно улыбнулась. «Баба Женя». «Нет, я так не могу…». Пришлось ей сознаться, что она Евгения Егоровна. Вот таким было наше знакомство. «У меня только один ключ, понимаешь, Тань?». Я взяла его и обещала беречь. На следующий день уже принесла ей ключи. Она все допытывалась, сколько они стоят. Только разве я могла взять с нее деньги? «Чепуха какая». Ведь правда, копейки. Она улыбнулась смущенно и светло. Будто помолодела. Смотрела задорно и как на родную: мы одной крови, из тех, далеких лет, из социализма. Когда просто попросить соседа починить кран и стрельнуть десятку до получки. Когда можно постучать в соседнюю дверь, если в борщ не хватает луковицы. Когда девочка лет семи в пушистом веере ресниц стоит на пороге с тарелкой спелой клубники из своего сада и спрашивает: «А Таня дома?».
Когда отдавала ключи, Евгения Егоровна сидела на лавочке. Почему-то с закрытыми глазами. Я даже подумала: уж не уснула ли? Это часто случается с пожилыми. Нежданно уснуть. Но, услышав шорох моих шагов, она взглянула бодро и озорно, будто притворялась спящей. Над нами веяла сладкую дрему красавица белая вишня.
Повертев в руках ключи и пообещав сегодня же их испробовать, Евгения Егоровна вдруг сказала:
«Тань, знаешь, я так весну люблю. Всегда вспоминаю наш сад, детство. Сад казался когда-то таким огромным. И каждый клочок знаком. Яблони – розами пахнут, вишни – ванилью. Вот сижу сейчас, вся в этом белом аромате, глаза закрою – и будто там. Маму вижу… Знаешь, у меня нету мамы…».
Печаль в ее голосе была такая, будто она вдруг, сейчас узнала, поняла это. «Если мамы нет, ты сирота. Вот мне много лет, а я все равно сирота, понимаешь?».
Я кивнула.
«Мама моя, знаешь, долго жила. Всегда ждала, когда вишни зацветут. Любила очень это короткое время. Говорила: «Как тут умереть и не увидеть?». Так весь год и ждала, до следующего цветения. Она потому и прожила долго. Каждый год ждала снова и снова, только бы сад свой еще хоть разок таким увидеть, хоть глазком. Говорила, что время это небесное, райское».
Осень – время вдохновенной грусти. Дышится легче, пишется, но первый, пока невнятный холод будто насвистывает порывом ветра мелодию будущих разочарований и зимы.
С сожалением увидела, что Евгения Егоровна стала еще призрачнее, бесплотней, еще тоньше, еще тусклее и прозрачней. Только улыбка прежняя и залихватки-детское «Привет!».
Она снова меня остановила. «Таня, я тебя попросить хочу. Сейчас каштаны опадают. Найди мне штук шесть. Я посажу».
Я улыбнулась этой странной просьбе. Обещала найти. Вблизи росли только два каштана, возле школы. Еще была каштановая аллея вдоль крупной дороги. Но туда идти дальше. Да и бродить на виду у проезжающих мне не хотелось. Пешеходная дорожка там далеко от трассы, метрах в двадцати, поэтому копаться в листьях пришлось бы под скучающими взглядами автомобилистов. Вот разве только у школы не найду.
Увы, оказалось, что это любимое детское развлечение после уроков – собирать каштаны. Чем они детям нравятся? Шелковистой гладкостью шоколадной шкурки? Округлой плотностью сжатой внутри этого зародыша дерева жизнью? Ими кидаться хорошо. Можно собрать целый пакет. Валюта!
Цветет каштан удивительно. На высокой пирамидке много соцветий, похожих на сладкие, дурманящие, мелкие орхидеи. Сочетание мужского и женского начала.
Я долго ходила, ковыряя носком ботинка опавшую великолепную листву этих чудо-деревьев, напоминающую лапы диковинных динозавров.
За этим занятием меня застали двое детей лет десяти – мальчик и девочка. Они шли из школы. Мальчик спросил: «Каштаны ищете?». Я кивнула. И прежде, чем я успела возразить, рюкзаки их полетели в пыль, а мальчик ловко и быстро, видно, что привычно, полез на дерево. Думала, он остановится на первой толстой ветке. Куда там! Полез высоко. На мои мольбы слезть немедленно никак не реагировал, улыбался только. Долго тряс ветки. Каштаны посыпались. Девочка скорехонько и аккуратно собирала их в мой пакет. Пока никто не «помог» с этим делом, быстрее, быстрее.
Я, глядя на мальчика, покрылась холодным потом от страха. Сердце было где-то в горле. На мои уговоры он только приговаривал: «Счас. Счас!».
Когда он сполз вниз по стволу, я выдохнула. Грязный, весь в ошметках коры и страшно счастливый.
Девочка протянула мне целый пакет колючих шариков. Я спохватилась, что мне нечем отблагодарить детей за их «работу». К счастью, в сумке оказалась парочка только что испеченных в местной пекарне нежнейших булок. Дети с радостью ухватили их. И сразу, одновременно, отправили сдобу в рот. Вспомнила себя, какой голодной приходила из школы!
Евгения Егоровна ждала меня у подъезда. Просияла счастливо и совершенно по-детски, как только что - отважный мальчишка. Отдала ей пакет с каштанами.
В ноябре осень хмурила тучные брови. Когда я проходила мимо, Евгения Егоровна вдруг обронила: «А каштаны я посадила. Как думаешь, когда они вырастут?».
Интересный вопрос. Не в ноябре же! Улыбнулась. «Думаю, весной должны прорасти».
Противной, шкодливой вьюжкой сыпал колючий снег. Видела старушку, совершенно круглую в наверченной на ней одежде, гуляющую от одного подъезда до другого. Снег не чищен, как она ходит? Потом не видела ее долго, долго. Уже солнце выше и дни дольше. Скоро весна расправит небесные крылья разорвавшимися лазоревыми облаками. Расмахнет-распахнет навстречу руки ветрами ласковых объятий. Где же Евгения Егоровна? Добрый ребенок.
Я, наконец, поняла, для чего ей нужно было посадить каштаны.
3 МЕСТО - ЮРА РАШКИН https://fabulae.ru/autors_b.php?id=10821https://fabulae.ru/autors_b.php?id=10821
ПОЙ, СКРИПКА, ПЛАЧЬ, СКРИПКА!» https://fabulae.ru/prose_b.php?id=89624
Говорили о нём многое и многие.
Говорили, что пил беспробудно, и не женился, так как страдал нетрадиционной ориентацией. Слухи ходили разные, чаще всего противоречивые. В городе, где неделю назад появился один троллейбусный маршрут, и никогда не было ни одного трамвайного, слухи расходились, как круги по воде. Грязной воде.
На его концерты ходили толпами и слушали его игру с упоением. Он играл вдохновенно и мощно, хоть на вид был щупловатым и низкорослым. Его косматая шевелюра – обязательный атрибут всех крупных музыкантов – металась в бешеном ритме исполняемой им божественной музыки и придавала его фигуре вид зловещей таинственности. На сцене он чувствовал себя раскованно, движения его были подчёркнуто размашисты, и это заметно драматизировало его выступления и служило дополнительным визуалом к общей драматургии концерта. На подмостках он выкладывался сполна – такова была суть его натуры.
