КТО ЖИВЁТ ВНУТРИ ТЕБЯ?
Ылкук. Об одном стихотворении Акима Апачева
О феномене франшизы в современной культуре и массовом сознании. И об эстетике игры и смерти с пределах одного стихотворения
Эпиграф:
«Я не знаю, почему так получается, но мои песни становятся одними из последних произведений в жизни тех, кто уходит от нас в Мир Иной.Так будет с Земфирой Сулеймановой, которая попадет на запись песни «Лепестки», а потом подорвется на мине в Донецке. Так будет с Дарьей Платоновой (Дугиной), с которой мы будем говорить об Империи на «Традиции», после чего она будет взорвана украинскими террористами в Подмосковье. Кто-то скажет, что это все мой поэтический бред, но я все больше чувствую себя некромантом...»
(Аким Апачев)
щели ямы
впадины трещины
руки дугами
п е р е к р е щ е н ы
сердцебиение
слабое
слышу
немого огня
духи образы
верные вещие
не живые птицы
зловещие
тише тише
здесь
куклы
играют в меня
тише тише
здесь
куклы
играют в меня
(Марья Щукина. Ылкук)
1.
Кем населён внутренний мир современного человека? Какие образы мы храним внутри? Кому следуем в своих словах, поступках, чью жизнь проживаем?
Внутри нас живут все впечатления, когда-либо пережитые нами. Образы литературных персонажей, киногероев, образы героев легенд, образы святых… А ещё — персонажи компьютерных игр, с которыми себя идентифицируют в жизни и в творчестве люди, выросшие на продуктах франшизы. Франшиза — это всегда заимствованное, чужое, но обязывающее придерживаться определенных правил, к продиктованному извне образу мышления, к предзаданному образному миру. Это то, что вытесняет твоё, утверждая своё. Иное. Чужое.
Орки, эльфы, некроманты, маги, рептилии, чернокнижники… иногда — монахи, рыцари, варвары. Это образы, в которых мы воплощаемся порой — читая книги, играя в игры, смотря фильмы о людях и нелюдях. Особенно это касается игр, где ты сам выбираешь — кем быть. Некромантом, эльфом, чародеем… В это играли поколениями. В это играют даже в стихах о реальной войне...
Во что мы играем?
Во что играешь ты?
И кто играет — тобой?
2.
В лихие времена, когда на кону жизнь людей — всех и каждого в отдельности — важно понимать, чему служит каждый твой поступок, сказанное и написанное слово. Кому ты служишь. Ведь творчество всегда — служение. Даже если происходит в игровой форме.
Попалось на глаза стихотворение Акима Апачева. Яркое, броское. Не простое. Заявленное как стихотворение на «патриотическую тему». Не однослойное, с преломлением реальности сквозь призму компьютерной игры, с любопытным смысловым подтекстом, впитавшим в себя эстетику киберпанка и фэнтези.
ЖИВЫМ!
Мы все мертвы, и крови больше нет
И плоти нет, и боли нет, и стонов
По взорванной порубанной земле
Шагают легионы скелетонов
Мы всех убьем! Мы окровим Олимп!
Падут к утру гиганты и атланты
Горят Афины, Троя, Спарта, Рим
Да, Смерть! Да, Пустота! Да, Некроманты!
Я — нежить, гниль, что слышно за версту
На стяге — красной жижей пентаграмма
Читаю Некрономикон Христу
И пью вино из головы Адама
Покойники на мертвых пустырях
В одном строю натянуты, как стропы
И я стою, и на моих костях
Стоит Донецк — сияющий Некрополь
Нам кость за кость, нам только прах за прах
Но где-то посреди великой битвы
Я слышу зов: вверху, на небесах
Поют живые нам свои молитвы...
Аким Апачев
ВИДЕО с авторским исполнением
Мне кажется, в тексте этого стихотворения автору удалось отразить глубинную суть человеческой психологии, затронутой, искажённой и поражённой оккультной игрой, происходящей сегодня повсеместно вокруг нас и внутри нас, в реальности и в игре, во сне и наяву. Произнося текст от первого лица, идентифицируя себя с героем своего стихотворения, автор добросовестно показывает, что находится внутри у поэтического персонажа. Игра и смерть. И что-то ещё, то, что заставляет внимательнее вчитаться в эти внешне эффектные строки...
Мир стихотворения — как будто компьютерная локация. Ни деталей, ни достоверной атмосферы. Это мир игровых символов. Игра. Смерть. Но игроки — умирают уже не понарошку, развоплощаясь в мире электронных кукольных персонажей, а взаправду, на реальной войне. Как жертвы франшизы — жизни напрокат, которая становится сутью человека, и в конце концов оборачивается имитацией жизни — нежитью в человеческом теле. Герой стихотворения — игровой образ, отождествляющий себя с некромантом. С мертвецом, имитирующим жизнь, искусственно поддерживаемую гальванизацией. С нежитью. Есть такой класс игровой в фэнтези-играх и фэнтези-литературе — нежить, нелюдь.
Отсюда и соответственный антураж, ряд образов и деталей — не случайных, заданных франшизой и логичных при внутреннем самоотождествлении героя стихотворения с некромантом (скелетоном, зомби, тёмным магом, упырём и тому подобной нежитью). Попробуем взглянуть, что тут за образы, какие символы присутствуют в тексте.
Скелетоны — солдаты-пехотинцы некромантов. Некрономикон — плод литературной мистификации, созданная в рамках «эстетики ужасов», выдуманная книга, превратившаяся в новодел-легенду с выдуманными средневековыми персонажами. Голова Адама — оккультный артефакт в виде человеческого черепа с костями, отождествляемого со смертью старозаветного Человека в евангельской системе символов. Этот же «кубок из головы Адама» обретает иной смысл, например, в «пиратской» субкультуре, где все Заповеди сознательно попраны и извращены («весёлый Роджер» тот же «ветхозаветный Адам», но отражённый в кривом зеркале богоборческой, отрицающей христианские ценности, мировоззренческой системы). Субкультура современных «панков», «рэперов» и прочих представителей субкультурной «франшизы» находится в прямой связи с «пиратской» эстетикой и жизненной философией.
Далее. Сияющий Некрополь, город мёртвых как «художественно представленный» образ Донецка в сознании персонажа, смотрящего на мир неживыми глазами мертвеца. Отсюда и символ «пентаграмма» — непременный атрибут нежити, эстетики сатанизма. Символ, с которым онтологически связана «некромантская» и «чернокнижная» эстетика современной игровой субкультуры, знак дьявола в виде пятиконечной звезды.
И тем трагичнее это сопоставление (а точнее, противопоставление) тьмы и света. Герой стихотворения читает «библию некромантов», Некрономикон — Христу, как анти-христианскую «проповедь», «пьёт вино из головы Адама», а вместо Животворящего Креста — помещает на стяг символ сатаны, как символ смерти всего живого — пентаграмму...
Финал стихотворения всё же распахивает «окно в небеса» из этого кибернетического Ада или Аида: там воздух, свет, там звучат живые молитвы святых о живых мертвецах, которые физически гибнут на земле реального Донецка. Что это — образ спасения «некромантов» и всей нечисти, представленной в стихотворении, или «открытие врат» для нечисти в святая святых — в Царство Небесное? Может, это какие-то «другие святые»? В общем, не вяжется это всё как-то по сюжету, по смыслам. Если святые — это святые, а небеса во власти Бога, то о каких молитвах речь? За бесов и связанную с ними нечисть вроде бы не молятся. А если небеса уже не обитель Бога, и святые не святые, а духовные слуги «некромантов» — то кто же там, на этих «киберпанковских» небесах? Кто владеет миром — небом и землёй, в этом странном стихотворении?
Отталкивает ликующее утверждение: Да, Смерть! Да, Пустота! Да, Некроманты! Это чему — троекратное акцентированное «да»? Некромантам? Смерти? Пустоте? Что пытается продекларировать и внушить читателю, слушателю автор этих строк? В чём убедить, что утвердить посредством слова в головах слушателей?
Смерть и жизнь в безумном мире войны — в стихотворении — меняются местами. В привычной системе ценностей жив тот, кто свят. И мёртв тот, кто при физической жизни ещё стал нежитью. Донецк в стихотворении А. Апачева — город, где победила нежить, где «все мертвы, и крови больше нет, и плоти...»
Такова «правда глазами поэта», автора, чьё творчество во многих его работах ориентировано на «черную» агрессивную субкультуру, зациклено на эстетике смерти. Он об этой увиденной им «правде» честно рассказал.
Автор подробно показывает своего героя: с его выдуманными, фальсифицированными, легендами, мистифицированной «библией некромантов», несуществующим прошлым, гальванизированным бытием, оккультно ориентированным тёмным сознанием и окружением в виде «легиона скелетонов»… Что это за тёмная сила, чьё имя — легион? В священном Писании так отвечают Христу бесы: «Имя нам легион»...
Кто он, этот гибнущий герой, скорее вписывающийся в гоголевский ряд Виевой нечисти, нежели в среду обычных живых людей? Он может быть потерянным в сети игроком-некромантом, или нацистским карателем… Но он точно не может быть защитником города, или — святым. Он — живой мертвец. Существо с погибшей душой...
Странные символы, согласитесь:
По взорванной порубанной земле
Шагают легионы скелетонов
***
Я — нежить, гниль, что слышно за версту
На стяге — красной жижей пентаграмма
***
И я стою, и на моих костях
Стоит Донецк — сияющий Некрополь
Что за красный стяг — с «жижей пентаграммы»? Чей это стяг — победителей или побеждённых? На чьих костях стоит Донецк? И почему Донецк — сияющий Некрополь, город мёртвых, город нечисти, нежити? Кто победил-то? Кто шагает по донецкой земле «легионом скелетонов»? Знает ли сам автор ответы на эти вопросы?
Я вот прочел и задумался. О чём эти стихи. О ком они? Может, стихотворение было написано раньше, по мотивам какой-то компьютерной игры, а потом просто отредактировано и приспособлено к «патриотическим запросам дня» — с включением реальных топонимов, связанных с войной на Донбассе?
«Сказал Господь: светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?»
(Мф., 18 зач., 6, 22-33)
3.
Не знаю, насколько важно тут субъективное «нравится — не нравится». Мне кажется, в разговоре о таких стихах это не имеет значения. Давать им плоскую оценку насчёт того, «хороши или плохи» они — нет смысла. Это — вполне качественно сработанный, вторичный по смыслам стихотворный текст. Версификация в стилистике культурно-эстетической франшизы. Стихи эпохи постмодерна. Это ни плохо, ни хорошо. Это такая творческая постмодернистская игра, эстетическое сращение киберпанка с некро-фэнтези — и всё. Слепок искажённой психики и тёмного времени, отраженных в сознании и воплощённых в «творческом акте» — в стихотворении.
Эти стихи многозначительны и одновременно поверхностны. Как и всякое творчество, соприкасающееся с постмодерном. Они способны привлечь читателя, как гоголевская мёртвая панночка или страшные истории о нечисти и нежити — и оттолкнуть из-за перебора в мертвечине, из-за упоения гнилостным трупным разложением и нездоровой эйфорией, возбуждённой смертью. И каждый прочтёт, почувствует и поймёт здесь то, что эти стихи
