я поговорю? – Фатима, -решился Аарон, а можешь узнать, где эта семья живёт…девочка. -Зачем это тебе? У меня родственники были, похоже…потерялись мы. – Могу. У нас тут пригород почти, не Коканд, аул почти. Может и узнаю. А с чайханщиком говорить? Вот и хорошо. Ты лепёшку то возьми, а чай я сейчас поставлю. Сыграешь ещё.
Аарон в душном сне -забытии видел свою Рахэль, её мягкие кудряшки золотили лучи солнца и теребил лёгкий ветерок. Вот они все трое идут по мощённой мостовой их родного города. Он боялся и отгонял эти сны, но они не отпускали, терзали, изматывали душу. -Простите, простите меня! -кричал он им вслед. Возьмите меня! Но он сам, жена и дочь лишь улыбались, махали рукой и уходили всё дальше и дальше, а он так и не мог догнать ни их, ни самого себя.
Шли дни. Аарон стал играть в чайхане. Хоть не обуза для Фатимы. И вот дней через девять Фатима, заглянув в коморку Аарона, рассказала о своих бывших жильцах. Мама девочки тоже умерла. Детского дома у них нет. В Коканд везти некому, да и денег стоит. Хозяйка девочку пожалела и оставила у себя жить, хоть и своих у неё немало, да и старики родители. Но ведь не кошка, на улицу не выкинешь. А тебе она зачем? Ведь не родня, а? И тут впервые за долгое время он медленно поведал хозяйке свою историю. Вот так и сидели они долгое время молча, пока ранние восточные звёзды не проступили на низко опущенном, резко почерневшем небе. Утирая обильно текущие, слёзы Фатима поднялась. – Аллах велик. А горе ещё больше. Как там мой Мурад? Давно писем нет. Ты её забрать хочешь, эту сиротку? Но кто ты ей? - Такой же сирота, - горько выдохнул Аарон. Но что ты можешь ей дать, сам себя ели прокормить можешь? Чужая она тебе. Свою не вернёшь. -Нет своих и чужих, Аарон поднял свои измученные глаза, -все мы дети Бога… или Сатаны. -Ой, молчи, - испуганно замахала руками Фатима. Нельзя такое говорить. -Аллах накажет.
- Что же он невиновных- то наказывает, Фатима? За какие грехи? – Ты успокойся и больше так не говори. На всё его воля. Вот и Мурад мой вернётся. Это не ты, это горе твоё так говорит. И, если она пойдёт к тебе… я с хозяйкой поговорю, объясню, что дядя родной нашёлся. И с участковым нашим, Бахтияром переговорю. Он, хоть и дальняя, но родня. А ты на дне рождении его сына, первенца бесплатно играть будешь. Сейчас многое можно. Такое в документах творится, туда- суда. Кто жив, кто помер. Он, сможет справку о родстве написать. – Ты только узнай, я всё сделаю, Фатима.
-Но, -опять усомнилась Фатима, -справишься ли? Ты ведь старик, а она дитя малое. Вон и бородища, как у дервиша, напугаешь ребёнка. Да и седой весь. Как с ребёнком управишься? Сил- то хватит? – Хватит, крепко, до боли в суставах сжав кулаки произнёс Аарон. А- старик…так сорок четыре мне всего. Справлюсь.
-Ну, где мои четверо…я подмогу. Чтобы опять не зареветь быстро пошла в дом. А Аарон ещё долго сидел и смотрел в небо. Что он надеялся там увидеть и какой услышать ответ?
Прошло ещё немного времени.
«Я всё узнала», -сообщила Аарону Фатима. Мама, как я говорила померла. Голодно, да болела шибко. А у нас тут только фельдшер, да и то шибко пьющий. Куда дитё девать? Но Зульфия женщина не злая, хоть и трудно ей. Я с ней поговорила. Отдаст мне девочку, а документ справим. Трудно им с лишним ртом.
-Да и у тебя Фатима душ немало.
- Душа, она и есть душа, -вздохнула хозяйка. Как там мой Мурад? Может где- то и ему Аллах поможет. Но у меня к тебе условие одно. Бороду эту страшную сбрей.
- Траур это.
-Траур в сердце, а жить не живя- грех. Дитё тебя испугается. Джин прямо какой-то. Постригись на базаре. Смотреть страшно. И не спорь. Иначе не поведу к ней. Решай. Завтра Хасан на базаре тебя пострижёт и побреет, сорочку мужнину тебе отдам. Кураги немного возьмём. Ребёнку. Как с пустыми руками?
Жизнь, странная штука. Чудеса в ней перемешаны с утратой и болью. Добро со злом. Ненависть с бесконечной любовью. Она ставит вопросы, на которые сложно, а порой и невозможно ответить. Жизнь. Что же ты такое, жизнь? Под скрежет колёс, заунывную или разухабистую пьяную песню, мелькали чужие пейзажи чужой, да нет, уже и его судьбы. Едкий дым паровоза, курящих попутчиков, запах въевшегося пота и мазута, не мешали Аарону, не отвлекали память, где прошлое и настоящие было неразрывно, как воскресшая вера и надежда, которые больше никто, никогда, не посмеет отобрать у него.
Вряд ли кто узнал бы сейчас в нём того нелепого неопрятного старика, играющего на скрипке в местной чайхане. Исчезли дикая борода и длинные, спутанные космы волос. Страх и надежда вели его рядом с Фаридой. Пройдя по пыльной, узкой улочке, заваленной кучами мусора, подошли к небольшой изгороди. На валяющемся обрубке сучковатого дерева сидела девочка лет пяти с массой косичек, выбивающихся из- под большой потрёпанной тюбетейки. Огромные синие, как у его дочери глаза с недетской глубиной смотрели на Аарона. Глаза Рахэль, его Рахэль.
-Дядя, -смущённо протянула ручонку девочка. -У тебя хлебушка нет?
Аарон молчал. Ком застыл в горле.
-А крошек?
Он молча протянул ребёнку кулёчек с курагой. -Рахмат, дядя. Девочка молча обняла чумазыми ручонками склонившегося к ней Аарона.
Тут и Фатима всхлипнула, не стирая бегущие по смуглым щекам слёзы. И только безжалостное южное солнце всё жарило и жарило с небес, не замечая ни зла, ни добра, творимого на земле.
Так они и стали жить вместе. Как? Как и все в то непростое время. Справлялись. Рахэль постепенно привыкала к Аарону, а он, о чудо, перестал видеть сны, ставшие его кошмаром. Так они и спасали друг- друга. Две одинокие звезды. Две сохранённые несмотря ни на что жизни. И всё чаще сквозь боль в его глазах появлялась улыбка. Улыбка того, довоенного Аарона.
Прошло время. Удивительно быстро оно проходит, хотя порой один день кажется, тянется вечность. Но и он. Этот «вечный» день уходит в прошлое. Фатима выполнила обещание. Аарона записали отцом девочки. В те времена, в хаосе событий и документов, особой сложности не возникло. Сколько их, разбросанных, потерянных бродило дорогами войны. Кто их считал? Кто вёл строгий учёт? Девочка постепенно привыкала к Аарону, да и он сам, казалось, очнулся, вышел из оцепенения ради похожей, нет, не похожей, а его Рахэль. Ради которой он будет теперь жить. Обретёт смысл, веру, надежду. Вечерами, сидя рядом с засыпающей девочкой, его глаза за долгое время наполняла доброта и любовь.
Закончилась наконец и война. Вскоре пришла директива, польских граждан отправлять на родину. Аарон так и не успел получить советское гражданство. Впрочем, и не стремился. Плыл просто по течению обстоятельств. Вот и муж Фатимы вернулся. Слава Богу живой, а что одной ноги нет ниже колена, то это ничего. Руки главное на месте. Настала пора и Аарону собираться в дорогу.
На станцию их пошли провожать плачущая Фатима с мужем, а чайханщик Али принёс корзинку свежих лепёшек и иной снеди.
-Жаль, уезжаешь. Ты душевно играл. Так душевно. Прости, если что. Все мы перед бедой у Аллаха едины. Не забывай нас. Он крепко обнял Аарона.
-Помни нас, -Фатима обняла девочку, затем Аарона. -Не забывай.
-Да разве я смогу вас забыть. Родные мои. Не забуду и Рахэль не забудет. Никогда.
-Да, скрипку возьми. Встрепенулась Фаима. -Нам она ни к чему, а тебя прокормила, может и ещё пригодится. Возьми, возьми.
-Папа, пойдём. Рахэль в первый раз его так назвала.
-Пойдём дочка. Много дорог перед нами и на одной из них мы непременно будем счастливы. Найдём место, где обязательно будем счастливы, верь мне. Рахель доверчиво прижалась к нему. Он не бросит её, не предаст. Главное, найти то место, где есть это счастье.
Медленно отдалялся поезд. Ещё медленнее отступала, отдаляясь скорбь. Очень медленно. Но жизнь сильнее боли. Побеждая смерть, возрождают в нас желание преодолеть всё, что готовит незрячая судьба. Важна только высшая вера в доброту и любовь, которые и противостоят всему злу на земле.
И только жаркий азиатский ветер гнал им в след горсти раскалённого песка, да шары «верблюжий» колючки провожали уходящий состав на Запад. И если Бог, это любовь, то всё у наших героев обязательно сбудется. Я в это верю.
НАТАША НЕСТЕРОВИЧ - https://proza.ru/avtor/natali196969
ВЕЧЕРНИЙ СПЕКТАКЛЬ - https://proza.ru/2022/05/14/876
Часть первая.
Лиза боялась понедельников. Обычно по утрам в этот день мама приносила свой орущий будильник в детскую, включала свет и громко объявляла:
– Лизка подъём! Понедельник пришёл.
Лиза жмурилась, накрывала лицо одеялом и наотрез отказывалась просыпаться. Но понедельник даже во сне, превращаясь в огромные часы, протягивал к ней звонящие ручищи. Сегодня опять начиналась новая неделя.
– Не притворяйся, – сказала мама и поставила будильник на прикроватный столик.
– Выключи его, мама! Я спать хочу! – зажимая уши, захныкала Лиза, пытаясь снова спрятаться в сон, однако, понедельник никак не унимался. Из кухни уже тянуло свежим кофе – значит, будильник продолжит звонить до тех пор, пока Лиза не откроет глаза, не свесит босые ноги и сама не нажмёт на клавишу отбоя. Вот тогда наступит тишина, и понедельник проглотит маму до самой пятницы.
Круглосуточница – так Лизу называет Ирина Васильевна. И хотя садик, куда девочку приводят на пятидневку, считается санаторным, «круглосуточница» почему-то всегда звучит как "неудачница". Таких в Лизиной группе всего пять. Чтобы они не кисли вечером в раздевалке, глядя, как благополучные родители разбирают своих благополучных детей, после ужина их сразу уводили в актовый зал смотреть вечерний спектакль. Для такой адаптации в саду организовали свой камерный театр кукол. Оставленные малыши воспринимали говорящие игрушки как близких друзей и плавно уходили от личной драмы в сказку.
Лиза, наконец, выключила будильник. Тишина уже не пугала. С наступившего понедельника «круглосуточница» больше не про неё. Мама обещала, что отныне будет забирать дочь из садика каждый день.
– Ты не забудешь приехать? – спрашивает Лиза перед выходом, беспокойно заглядывая, матери в глаза.
– Нет.
– А ты придёшь пораньше?
– Как получится. Ты должна понимать…
Понимать Лиза должна то, что маме трудно с ней одной. И то, что маме вообще трудно одной. Бабушка часто говорит, что Лизин папа нехороший. Вначале он казался толковым, а после того, как женился, снял маску. При этих словах Лиза всегда представляет отца в карнавальном костюме и немного жалеет его потому, что ходить в маске долго, наверное, очень трудно. Вот только если бы он маску не снимал, то до сих пор считался хорошим, и тогда Лизе, возможно, не пришлось оставаться в саду до пятницы. Оттого на папу она скорее сердита, хотя плохим он ей совершенно не кажется. Иногда он заходит к ним в гости, но мама каждый раз недовольна. «Ты не приносишь мне счастья, Котляров!» – говорит она, а Лиза думает, что у папы, скорее всего, счастья мало у самого, поэтому он им не делится.
– Я ничего не успеваю, – с досадой продолжает мама. Она уже не в халате и совсем не домашняя. Лизу всегда восхищало такое преображение, и, копируя мать, она часто манерничает перед большим зеркалом, которое в их доме являлось почти священным атрибутом.
– А меня забрать сегодня успеешь?
Мама не ответила.
– Успеешь? – переспрашивает Лиза.
Мама молча красит губы у зеркала, и её молчание укрепляет в Лизе тревожное предчувствие.
– Я
