Утром, встав, первым делом – к градуснику, а на нём за двадцать, ничего себе! Солнце, искоса ещё, но греет лучиком ледяной створ окна; на жестянке карниза скачет синичка: робкая в другое время, стучит теперь клювом в стекло, и, завидев меня, не улетает, а просит, требует еды. Зёрнышек, невеличка? Три дня мороз! да чем больше сидишь в доме, тем больше обращаешься к мыслям-болячкам; оказавшись на просторе – другим, другой ролью изнутри… лечишь душу и что-то, пусть малое, но в себе восстанавливаешь. Идёшь, сознательно выбирая безлюдные переходы (отрадно, когда подобные пустыни в наличии) и осязаешь горизонты, и за горизонты глядишь, и тем переполнен в такое время… И нечто невероятное видится: будто ты вовсе и не ты – в прозаизме забот, клювик шарфом укутан, лапки в валенках, крылышки под шубкой сложены, но… величественный цеппелин, парящий над снегами… Хватило ли тебе этого вознесения в небо? земной, ты продрог и голоден; дома кофе, коньячок, чей-то тёплый бочок…и – в путь обратный! Дирижабль, несуразная громада, катастрофически сдувается; выгуливавший эго птах впорхнёт в свою клетку и затворит дверцу.
