Елена Ткачева "Сотая весна", 2003
Сегодня общепринято ужасаться состоянием нашей деревни, что бы под ней ни понималось – собственно убогость полувымерших поселений или сельское хозяйство как отрасль производства, готовое загнуться от очередного порыва экономического ветра. Действительно печально: повсеместная деградация, разор и запустение. Ну, может быть, кое-где кое-что и выделяется светлым пятном на этом мрачном фоне, но общее настроение – печаль, бередящая сердце русского патриота.
Я тоже русский патриот, и моё сердце тоже болит, когда я пересекаюсь с русской глубинкой. Но в том-то и дело, что я с ней только пересекаюсь, поскольку живу в Москве, в Москве же и зарабатываю себе на хлеб насущный (который, как известно, печется в основном из импортного теста). И все, кто в книгах ли, в СМИ ли плачут по русской деревне, - по прописке своей горожане и трудятся отнюдь не в сельском хозяйстве.
Весьма симптоматично. Не буду обвинять авторов в предательстве интересов российской государственности, - мы все не такие уж плохие люди (хотя так или иначе пытаемся переложить проблемы села на чужие плечи). Просто проблема гораздо фундаментальнее, чем кажется на первый взгляд.
Дело вовсе не в том, что сельское хозяйство у нас плохо обеспечено экономически – скудные возможности привлечения средств, несправедливые закупочные цены посредников, низкий уровень государственной защиты и прочая, и прочая, и прочая… Все эти факторы, конечно, существенны, но даже если бы всё было иначе, особого бы подъёма села не случилось. Маргинальность сельского хозяйства по отношению к другим отраслям экономики таким образом не излечима. Её нельзя списать на ошибки и плохое оперативное управление. При желании можно вытянуть целую цепочку управленческих катастроф: отмена крепостного права (привела к возникновению городского пролетариата), столыпинские реформы (ликвидация общинного уклада), революция и падение сословных границ, создание колхозов как основания советской власти в деревне и их разорение при падении этой власти. Да и при крепостном праве всё было из рук вон плохо:
«Везде невежества убийственный позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
(А.С. Пушкин «Деревня»)
Отсчёт ошибок в сельской политике можно начать с любого момента и подобрать из общего списка те, что лучше подходят к идеологической ориентации исследователя. Это только вершина айсберга. Уровень, на котором действительно укоренена проблема деревни, - культурный, и это глубинный уровень.
Культура города противостоит культуре деревни. С этим, вроде бы, согласны все. Но как мы воспринимаем эти культуры, особенно когда находимся в границах «деревенского» дискурса?
Городская культура – холодная, асфальто-бетонная, машинно-антиэкологическая, наконец, это просто культура наживы. А культура деревни – это наши истоки, корни народа и государственности. Деревня питает город, содержит, а, вернее, держит его. Деревня – это основание, а город – надстройка.
Определённая, сермяжная правда в таком противопоставлении есть. И всё же, ещё раз замечу, ругая город, мы предпочитаем (по факту) связывать свою жизнь с ним, а не с деревней. Город – наша злая реальность. Он - центр тяготения нашего рацио, деревня же проходит, скорее, по ведомству сердца. Нормальный русский человек любит деревню.
То же стихотворение Пушкина:
«Я твой (это обращение к Деревне) : люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты;
Везде следы довольства и труда...»
У Фета читаем:
«Люблю я немятого луга
К окну подползающий пар,
И тесного, тихого круга
Не раз долитой самовар.
Люблю я на тех посиделках
Старушки чепец и очки;
Люблю на окне на тарелках
Овса золотые злачки» (А.А.Фет «Деревня»)
Стоит копнуть любого поэта, и сразу же натыкаешься на это «люблю». Вот еще, например, И.С. Тургенев, даже и не в поэтах числящийся:
«Люблю я вечером к деревне подъезжать,
Над старой церковью глазами провожать
Ворон играющую стаю;
Среди больших полей, заповедных лугов,
На тихих берегах заливов и прудов,
Люблю прислушиваться лаю
Собак недремлющих, мычанью тяжких стад,
Люблю заброшенный и запустелый сад
И лип незыблемые тени»
Иосиф Крачковский "Летний день. Деревня Орлино", 1888-1889
Несложно заметить, что изъявляемое в этих примерах чувство – любовь извне. Потому-то эти, грубо говоря, барские стихи до сих пор находят отклик в душе современного деклассированного горожанина. Наша любовь к деревне такая же внешняя. В том ракурсе, при котором город – реальность, деревня – это наша мечта.
И пока мы видим деревню в ореоле мечты, нам не разобраться с тем, что действительно с ней происходит.
Город воспринимается нами адекватно; мы обсуждаем его в терминах сегодняшнего дня, а обращаясь к деревне, непроизвольно скатываемся к архаическому восприятию. Деревня по-прежнему представляется нам эдаким Микулой Селяниновичем, чья богатырская сила, принятая от земли в тяжком, но благодатном крестьянском труде, превосходит силу княжьего войска, то есть аппарата государственного управления. Только занедужил наш богатырь. Надо найти волшебное средство, что вернёт ему силушку, и всё встанет на свои места.
Попытаемся покопаться в основаниях этой архаики. Первый конструкт, с которым приходится сталкиваться, это – образ земли-кормилицы.
В архаической культуре голод всегда рядом. Это - неизбывная угроза, которая связана с низкой эффективностью хозяйствования, отсутствием социальной системы запасов, политической и физической уязвимостью жителя деревни. В структуре потребления человека архаической культуры продукты сельского хозяйства занимают основное место. Именно поэтому базовым способом производства того времени было натуральное хозяйство. В определённом пределе, всё, что человеку необходимо для жизни, он мог получить от земли. Была бы в его распоряжении эта земля! Отсюда земля, особенно обработанная, приобретает чуть ли не сакральную ценность.
Теперь посмотрим, как обстоит дело сегодня. Уровень потребностей и, соответственно, уровень потребления современного человека гораздо выше. Доля прямых продуктов сельского хозяйства в общем потреблении невелика, можно даже декларировать обратную зависимость – чем выше уровень жизни, тем она ниже. Ожидания людей направлены в сторону роста уровня жизни, а это значит, что сельское хозяйство неизбежно находится на периферии интересов современного человека. Ему не просто всё равно, ему очень не хочется обращать на сельское хозяйство внимание.
Поэтому можно сколько угодно негодовать, что нынешняя школа не знакомит детей с тем, как растёт хлеб, доится молоко, несутся яйца и т.п. Школа не может навязать сельское хозяйство ученику, это было бы движением против потока.
К тому же связь между колосящимся полем и хлебом на столе вовсе не очевидна. В условиях глобальной экономики, резервации продовольствия в различных видах (сок и молоко в порошке и т.п.) не удивительно, что в сознании обывателя существует семантический разрыв между полем и
