Ответ на этот вопрос предложил ещё в конце XIX века Макс Нордау в своём знаменитом трактате «Вырождение». Он был не просто моралистом, а остроумным и проницательным наблюдателем за тем, как пишет человек и что это говорит о его уме, характере и душевной целостности.
Макс Нордау (1849–1923), венгерско-еврейский врач, писатель и социолог, в 1892–1893 годах опубликовал двухтомный труд «Entartung» («Вырождение»), ставший одной из самых влиятельных и противоречивых культурных критик своего времени.
В «Вырождении» понятия реализма, идеализма, здоровья и вырождения соотносятся не столько с методами или жанрами, сколько с психическим состоянием автора. Разграничение у Макса Нордау — медико-антропологическое, а не эстетическое в узком смысле.
Реализм и идеализм у Нордау — не методы, а свойства личности.
«...один более способен к вниманию и наблюдению, другой — раб своей необузданной ассоциации идей...»
Поэт или беллетрист, у которого преобладает наблюдение, будет «реалистичен», т.е. будет изображать свой жизненный опыт, хотя бы он говорил о предметах и людях, которых он не имел случая наблюдать; поэт же и беллетрист, у которого преобладает ассоциация идей, будет «идеалистичен», т.е. будет подчиняться влиянию своего воображения, даже тогда, когда он изображает условия, с которыми хорошо знаком.
Здесь Нордау как будто проводит границу между двумя типами мышления:
«Наблюдательный» тип — собранный, сосредоточенный, аналитичный. Такой автор якобы отражает мир, даже если пишет о фантастическом. Он "здоров".
«Ассоциативный» тип — увлекается мечтаниями, фрагментами мыслей, слабо связанными с наблюдаемой реальностью. Он «психопатичен», то есть подвержен вырождению.
Это в чём-то напоминает критику потока сознания или фрагментарной прозы, особенно если она не даёт читателю «опоры» в логике повествования. Отсюда возникает ассоциация с графоманией: Нордау не против фантазии как таковой — он против неконтролируемой, разболтанной фантазии, неоформленной наблюдением, не укоренённой в сознании и воле.
«Графомания» по Нордау — это письмо, утратившее контакт с вниманием и умственным усилием.
«...мыльные пузыри, даже в том случае, когда он убежден, что излагает только свои наблюдения...»
Если прямая ассоциация с графоманией допустима, то у Нордау она связана со
- смутностью мышления,
- иллюзией вдохновения без рефлексии,
- подменой художественного переживания сумбуром эмоций,
- инфляцией «я» при отсутствии ясного «сознания».
Такие тексты, по его мнению, могут быть яркими, «насыщенными» метафорами, но в них нет структуры, логики, ответственности. Нордау был бы в ужасе от многих постмодернистов.
Парадоксальная этика «здорового» искусства
Нордау ставит вопрос не о реализме или идеализме, а о вменяемости или безумии. Для него идеализм допустим, если он — осмысленный, оформленный и управляемый авторским вниманием. Таков Гёте, таков Данте. Они — «здоровы». А вот те, кто «болтают» идеями, образами, словами, не зная, зачем и к чему — те «выродились».
Поэтому он даже реализм называет пустым термином. Истинное различие — не между жанрами, а между психическими установками.
Почему это важно сегодня — и для темы графомании
Нордау создал типологию, которую можно адаптировать к современным спорам:
Графомания — не плохое письмо, а письмо без самонаблюдения, без редактуры, без понимания, как это воспримут другие.
Настоящее письмо — даже фантастическое или абсурдное — не может быть «вырожденным», если в нём есть ясность сознания и честность перед собой.
Для Нордау вопрос не в реализме и не в идеализме, а в том, откуда исходит импульс и насколько он осознан.
С какой стороны ни взглянуть на реализм, мы никогда не придем к определенному понятию: это слово остается пустым звуком.
Всякий анализ его приводит к одному результату: в беллетристике нет реализма, т.е. объективной копии действительности; существует только личность писателя.
Индивидуальностью автора обусловливается характер его творчества: один воспринимает эмоции, побуждающие его к творчеству, из внешнего мира, другой — из внутренних ощущений; один более способен к вниманию и наблюдению, другой — раб своей необузданной ассоциации идей; у одного преобладает в сознании представление о внешнем мире, у другого — о собственном «я», словом, один здоров и продолжает умственно развиваться, другой — более или менее психопатичен.
Нормальный автор в каждом своем произведении, будь это Дантов «Ад» или гётевский «Фауст», проявляет ясное сознание, и, пожалуй, этот элемент, приобретаемый лишь путем внимания и наблюдения, можно назвать реализмом; ненормальный же — всегда создает лишь мыльные пузыри, даже в том случае, когда он убежден, что излагает только свои наблюдения, и эту-то в лучшем случае ярко окрашенную, но чаще всего лишь грязную накипь смутного прилива мыслей преимущественно и называют ошибочно идеализмом.
Спор «реализм против идеализма» давно устарел, но вопрос внутренней ясности текста остаётся актуальным — особенно на фоне споров о графомании.
Оскар Уайльд, Ницше, Лев Толстой, Эмиль Золя, Генрих Ибсен, Рихард Вагнер .... список длинный - "проповедуют искусство морального разложения, "склонны к искусству, которое ожидают душевнобольные."
Но самое печальное из его наследия, что термин Entartete Kunst был заимствован нацистскими идеологами. Именно произведения "выродившегося искусства" сжигали немецкие фашисты.
Кстати, понятие графомания в сегодняшнем русскоязычном понимании - это совсем не то, что под этим термином понимается в других странах. Графоман - тот кто не может не писать. Независимо от качества написанного. Флобер, Гюго, многие другие страдали этим.