Предисловие: 
Владимир Калиниченко - узник концлагеря Сан-Пельтен, куда он попал совсем ребёнком.
И в фашистском концлагере, и в ГУЛАГе Владимира Калиниченко спасли стихи.
Когда Владимир Калиниченко приезжал в Москву в гости к Константину Симонову,
тот со словами: «Ко мне приехал товарищ из Донбасса» откладывал все дела.
Дружба завязалась после письма, которое Володя отправил из-за колючей проволоки
автору «Жди меня, и я вернусь». Симонов не побоялся ответить зэку, сидевшему
по политическим мотивам, и стать для него «крёстным отцом» в литературе.
.
Поэт Владимир Калиниченко - ЖИЗНЬ КАК ПОДВИГ.
.
СОБАКА
Я эту собаку запомнил, как человека...
Случилось такое в сорок четвертом. Зимой.
Игрался спектакль "Охота XX века"
Перед шеренгой застывшей от страха, немой.
У коменданта была привязанность к догам.
И был экземпляр - казался слоном среди всех.
Даже эсэсовцы боялись верзилу-дога,
И вот этот зверь шагнул величаво на снег.
И вывели жертву...
Стоял мальчишка продрогнув.
Куда тут бежать? Он давно ослабел.
Комендант наклонился, подал команду догу,
И тот в два прыжка расстояние преодолел,
Обнюхав смертника, прошелся спокойно рядом.
Был он великолепен в размашистом, легком шагу!
Вернулся дог к коменданту и честным собачьим взглядом
Сказал человеку пес:
"Ребенок ведь – не могу..."
Лагфюрер пожал плечами; ему-то разницы нету.
Раскрыл кобуру у упряжки с надписью "С нами Бог"
Но, едва сверкнула вороненая сталь пистолета,
В эсэсовское горло впился красавец дог!
...Дога четвертовали, пустив под лопасти шнека...
Я вряд ли теперь найду в Сан-Пельтене свой барак...
но эту собаку я вспоминаю, как человека,
Единственного человека среди фашистских собак.
ТАБАК
Дело моё было - табак.
Не знаю, кто продал меня,
Скрутили руки и били так,
Что лопалась кожа ремня.
Потом сапогом пытали: зачем,
Кому табак воровал?
Зубы сцепив на своём плече,
Я лишь головой мотал.
Наш комендант был великий знаток
По части табачных дел.
Построил теплицу, провёл к ней ток,
Каждому дал надел.
Три ряда ростков - вирджинский табак.
Лучше нет табака!
Я перед тем, как идти в барак,
Тайком срывал два листка.
Не для себя, я тогда не курил.
Спал рядом, на нарах сосед -
Контуженный дядька... я имя забыл,
Прошло ведь немало лет.
Он гладил меня заскорузлой рукой,
Шептал: "Спасибо, сынок".
А мне казалось, то батя мой
В кулак пускает дымок.
Не мог же я вахманам выдать его.
Он взрослый, а я пацан.
Пусть, сволочи, бьют!
Стерплю!
Ничего!
Ведь я защищаю отца!..
Меня принесли, швырнули под бак.
Ни есть, ни пить я не мог,
Но крепко сжимал вирджинский табак
Мой худенький кулачок.
Сосед оторвал бумаги кусок,
Цигарку свернул - вот так -
И глухо сказал: "Покури, браток".
С тех пор я курю табак.
(по памяти, т.к. в поисковиках не нашла)
ХЛЕБ
Фашист был сытым и хмельным,
а мы голодными и трезвыми
и по приказу шли за ним,
ведь нам не полагалось брезговать.
Он выдумал для нас игру,
когда спокойно ломти резал,
А мы должны были кричать:
«Моритури салютант, Цезарь!».
И расшибать друг другу лбы:
поляк – французу, русский – чеху…
Катались по земле рабы,
А господин сдыхал от смеха.
Знаток латыни и манер,
он упивался этим действом…
Огромный черный Гулливер
топтался сапогом по детству…
Он уходил жрать коньяки,
петь «Роза мунде» под гитару,
а мы, держась за синяки,
ныряли под любые нары:
поляки, венгры, русаки,
французы, чехи и евреи -
выкладывали все куски,
от духа хлебного немея.
Захлебываясь от слюны,
шептал мой друг, держась за спину:
«Перестарались пацаны…
Ну, ничего. Дели, Калина!»
Съедали хлеб. Потом без слов –
язык для дружбы не помеха –
мы вытирали кровь с носов:
поляк – французу, русский – чеху.
__________________________
* - "Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь!"
* * *
Надрывается репродуктор
голосами торжественными разными.
А за окнами — солнечное утро,
нарядное, как сам праздник.
Только что нам до утра этого?
Только что нам до этих праздников?
Разве что вот — дадут котлету
Раз в полгода… Разнообразие.
Где-то люди под шутки и песни
по традиции выпьют чарку.
А у нас в предзоннике тесном
безразлично бродят овчарки,
да свистят часовые с вышек,
коротая нудную службу.
По инструкциям, спущенным свыше,
нам культмассовый отдых нужен.
И культорг, расшибаясь в лепешку,
матом гонит нас на собрание.
Замполит, голосистей гармошки,
снова будет вещать
про старание,
про досрочное освобождение,
про вину нашу перед обществом…
Знаем цену его суждениям, —
первый в зоне взяточник,
в общем-то.
А потом под гитары грустные
«И-ы-эх, чавыла!» —
споют цыгане,
и веселую пляску русскую
дробно выстучат сапогами,
и в какой-то там …надцатый случай
фильм посмотрим —
«Верьте мне, люди», —
в молчаливой тоске горючей
ожидая начала буден.
`Послесловие:
«Смотри в глаза»
...«Ти есть животный… Ми запрягать - ти бегать. Бистро, бистро!» - сказал 8-летнему Володе немецкий офицер. В концлагере мальчик стал «пфердиком» - «лошадкой» (нем.), развозил на тележке грузы.
Владимир родился в 1935 году, но днём рождения считает апрель 1945 года, когда десант советских войск освободил концлагерь Сан-Пёльтен (Австрия). Вернувшись домой, пытался забыть пережитое, но лагерь не отпускал, настигал во сне. Вот он закрывает глаза и видит лица пьяных немецких офицеров: те решили позабавиться и натравить на Володю огромного серого дога - любимца начальника лагеря.
Собака величиной с телёнка в один прыжок оказалась рядом. И тут мальчик словно услышал голос с небес: «Не двигайся, смотри ей в глаза». Холёное животное обнюхало жертву и с царственным достоинством отошло от мальчика. Хозяин взбешён - собака лишила его зрелища. Нетвёрдой рукой пьяный достал револьвер и прицелился. Пуля настигла собаку в прыжке, уже раненная, она успела сомкнуть клыки на плече обидчика. «Эту собаку я вспоминаю как человека. Единственного человека среди фашистских собак», - напишет потом Владимир.
Как ему удалось выжить? Мальчика спас помощник коменданта. Вовсе не из человеколюбия. Ему было жаль терять ценного раба. Офицер выращивал в теплице виргинский табак. Володя, у которого от природы были тонкие и длинные пальцы, лучше других полол прихотливые растения. Правда, это не помешало «спасителю» вскоре чуть не до смерти забить мальчика за то, что тот нечаянно повредил куст.
Мог ли представить Володя, что впереди, уже в мирной жизни, его снова ждёт лагерь... 1961 год. Львов. Звонок у входной двери квартиры раздался в 6 утра. Начался обыск. Искали рукопись повести, которую Володя несколько раз читал друзьям. Кто-то из них донёс, что отнюдь не все герои произведения комсомольцы и отличники. «Я вырос во Львове в подворотнях Краковского рынка, где фарцовщики и проститутки не были редкостью, и перенёс персонажей из жизни на бумагу, - рассказывает Владимир
Григорьевич. - На меня наклеили ярлык антисоветчика. Завели уголовное дело. За недописанную и неопубликованную повесть дали 10 лет строгого режима. Суд был за закрытыми дверями и без адвоката. Так после «оттепели» Хрущёв решил «подморозить» интеллигенцию».
"Леденцы"
На недавнего выпускника факультета журналистики и успешного фотографа надели арестантскую робу. Володе было 25 лет.
«Начальник лагеря поручил мне снимать новоприбывших фас и профиль, - вспоминает Калиниченко. - Но я в глазок фотокамеры видел не обыкновенного зэка, а судьбу человека. И за короткое время сделал несколько десятков художественных портретов. Негативы передал на свидании отцу, а ещё адрес знакомого чешского фотохудожника Вацлава Йиру, главного редактора журнала «Фоторевю»,
издававшегося в Праге».
В «Фоторевю» вышло семь снимков Калиниченко, которые потом перепечатал известный американский журнал «Лайф». Причём дал под этот материал разворот. Скандал разразился чудовищный, полетели головы высокопоставленных милицейских начальников. В назидание Владимира так избили, что он потерял зубы. Правда, про зубы, равно как и про отбитые внутренние органы, он никогда в стихах не напишет, будет другое: «Как из меня выдушивали душу!/ И что ж? Она щедрее, чем вчера,/ мне говорит: «Живи. А я не струшу». Той ночью избитый, но не сломленный Володя лёг на нары, закрыл глаза. Из тайников памяти всплыло лицо солдата, который на руках вынес его из фашистских застенков. Володя схватил его за шею, прижался, как к родному бате. На военную гимнастёрку закапали слёзы. «Ты поплачь. Это счастье, что мы не счерствели…» - сказал солдат. Когда Володю из Австрии эшелоном отправляли домой на Украину, старшина притащил на перрон футляр от огромного барабана. Он был доверху набит конфетами, которых мальчик не видел три года. И весь эшелон до Бреста смаковал леденцы…
Ещё ему приснилась завуч школы. Она сказала: «После уроков загляни». «Вроде бы ни в чём не провинился», - подумал Володя. Когда он зашёл в кабинет, на столе лежал кусочек хлеба. «Поешь», - сказала учительница и вышла. И он съел. Потом завуч не раз отдавала ему половину пайка. В том, что он всё-таки выжил, есть её заслуга. После концлагеря Володя в свои 11 лет весил 19 кг (как 4-летний ребёнок). На уроках падал в голодный обморок.
"Мёртвый тиран"
…В дверях камеры заскрипел ключ: «Собирайся. Тебя из нашего лагеря переводят на севера». На Севере Володя написал две книги стихов: «И когда от тоски подыхали/ те, кого и чифирь не спасал,/ я лечил свои боли стихами». Из-за колючей проволоки отправил письмо мэтру советской поэзии Константину Симонову. И тот ответил, прекрасно понимая, что пишет человеку, который сидит по политическим мотивам. Их дружба продлится долгие годы, вплоть до смерти Симонова. Они не раз встретятся, когда Калиниченко выйдет на свободу. Это произойдёт в 1967 году - вместо 10 лет он отсидел 7. Дело, шитое белыми нитками, уже после отставки Хрущёва пересмотрел Верховный суд Украины по протесту нового областного прокурора. Тот оказался честным профессионалом. Впрочем, когда Володя вернулся во Львов, его тут же вызвал местный начальник МВД: «Если не уберёшься из города в течение 24 часов, я найду повод и упеку тебя снова». Володя уехал в Донбасс. И начал зарабатывать деньги шахтёрским трудом. Несколько лет ему было запрещено заниматься литературной деятельностью. Он писал в стол,
ездил в Москву в гости к Симонову. Здесь же, в столице, поссорился с Евтушенко: «Будучи ещё в лагере, я прочитал в газете «Правда» стихотворение Евтушенко «Наследники Сталина», где автор обличает тирана Сталина и ничего не имеет против Хрущёва. В ответ написал другие строки: «Хорошо писать о мертвецах, / мертвецы не встанут для ответа, / не нахмурят грозного лица, / не сошлют дерзнувшего поэта…» Стихотворение в списках ходило по Москве. Евтушенко это задело за живое, поэтому, когда мы встретились, произошла стычка».
После лагерной отсидки впервые несколько стихотворений Калиниченко были опубликованы в 1970 году в сверхпопулярной «Юности». Стихотворение «Собака» (о том самом лагерном доге) собрало огромную почту, письма со всего Союза шли мешками. После этого уже в десятках журналов стали выходить и проза, и стихи поэта. Публиковались сборники. Начались фотовыставки. В 1981 году в Москве было выставлено 80 фоторабот, среди которых портреты Симонова, Астафьева, Распутина, Лихачёва, Высоцкого - людей, с которыми Владимир был знаком. На той выставке у него украли больше половины фотографий. «Значит, людям нравится», - решил Калиниченко.
После развала СССР Владимир остался жить на Украине, в Донецкой области. Здесь на русском продолжают издаваться его книги. В этом году поэту, писателю и фотохудожнику исполнится 75 лет. Он продолжает писать, ни о чём не жалеет и ни на кого не таит обиды. «Для счастья нужно столько же несчастья», - повторяет Владимир Григорьевич вслед за Фёдором Достоевским. Эту формулу он испробовал собственной судьбой.
Мария Позднякова
Источник |
