Ты обманул меня прекрасный, словно солнце, Ангел,
ИмЕнем Сьми карающих, громоподобных тайных слов.
Скормив мне горечь Истин вечных недоступных таинств,
Сказал, что слаще меда будет исходить из недр глагол.
Но, как была горька во чреве страшная реальность,
Еще отвратней стала выливаться в праздность дней.
Уста мои зверглися ядом трупов тысяч сот смертей,
А люди во презреньи, в страхе отравиться, разбегались.
На площадях меня встречали гневным рыком паствы,
В них каждый сам - себе, и всякому всяк Бог и Пастырь.
В одну отару их собрать способны лишь причины две:
Спасенью плюнуть в лик, да в пропасть прыгнуть - "как и все".
О этот мир... Мир, запертых надежно, от вторженья, ставен,
Распахнутых гостеприимно настеж, терпкой лжи, дверей,
Дорог широких, что ведут лишь от стола, в простор кровати,
И непомерно узких троп, чрез гущу терна, в Чистый Свет.
Сей мир, уж сколько лет, посредь Чумы пирующей, пирует.
За здравье давно умерших в три горла ненасытных пьет.
И, позабыв о своих струпьях, спит покойно, и жрет, жрет, жрет.
Так зверь в агонии пред смертию, отчаянно рыча, ликует.
И не приемлет врачевания высокое искусство, смерть.
Как надзирателя спина не встретит, длани рабской, плеть.
Мое проклятье-дар помочь здесь уж совсем бессильно.
Оно, как все - золою черной ссыплется во братскую могилу. |
