Почти водевиль. ВСТРЕЧА С 19 ВЕКОМ. Ч. 1.
Жил на днях промеж людей знаменитый чародей. Ни крестьянин он, ни бек, ни дворовый человек (в коих часто воплощался) - его звали просто: Век. Девятнадцатым являлся по порядку волхв весёлый, хлебосольный и здоровый. Так и сяк чудак старался, но однажды надорвался - надоела повседневность: шум, интриги, зависть, ревность. Побросал в баул года и уехал навсегда: устремился в бесконечность. Грустно в мире, господа!
Истину искал ведун, оседлав седой валун, пил вино больших свершений. Встав на путь преображений, в топь страстей былых сражений оступясь, лицом упал. ”Не коварна ли ты, вечность? Где томится человечность?” - вылезая, вопрошал. И скользя по лужам лести, к берегам любви и чести вдруг прибился, там уснул. Под сопенье его носа озадачимся вопросом, и разложим мысль по лузам: так кому мы всё же служим? Неужели только пузам?
Ой, волшебник потянулся! На спину перевернулся, и очнувшись, сей же час оказался среди нас. Стародавнему учиться, предков слушать, умилиться, не желал никто из встречных торопливых и беспечных. А один из них озлится: ”Вырос я уже с пелён, головой не обделён!” Моментально чаровник в суть ершистого проник: ”Ты не юн, твой ум разбужен, значит, я пока что нужен, коль подобные тебе власть имеют на Земле публику учить морали, чтобы пили и орали: «Хоть убей, но будь богат, сам рогатый тебе брат!»” Подождал еще мудрец, из котомки взял ларец, расстелил складное утро, в чистом небе сел уютно, фарс для Солнца сочинил, рифмой малость приперчил, и светилу рассказал, чтоб весёлым пробудилось. А когда оно умылось, то заплакал восхищаясь, так напутствовал прощаясь: ”Удивись цветущим летом, улыбнись ему рассветом!”
В это время я бреду. Спозаранку на зарядку, волю вынув наизнанку, засыпая на ходу, стих почуял, рот открыл. В атмосферу воздух вышел. Мозг застыл, я голос слышал: ”Раз по нраву – запиши”. Я, признаться, растерялся. Мямлю, что карандаши для зарядки не нужны, не ношу с собой блокнота, в воскресенье - не работа.
Он исчез. Я оставался. В мир неспешно возвращался должный звук, ну а потом вдруг утерянный объём. Сердце грел презент бесценный, слогом потрясён нетленным, я рванул в обратный путь, удержать стараясь суть. Но замечу между прочим: память у меня... не очень. Повторяя в слух слова, чтобы ритм совсем не сгинул, с упоением прыгал в такт. Ум его совсем покинул? - удивлял людей сей факт. Добежал, за стол уселся, даже толком не разделся - помнил только содержанье, приложил, как мог, старанье, погубил бумаги рать, стиль пытаясь передать; изводил себя при этом - не родился я поэтом.
Почти водевиль. Переполох. Ч. 2.
Рядом с городом недавно разместился полк гусар. У старухи с Черногрязской без мужчин объявлен бал. Пылкие сыны Адама не видали меньше срама. ”Мы в великом удивленьи: что за горечь пораженья! Неужели восхотели беспокойные мамзели пальму первенства отнять?” Ну а Евин род прекрасный? Распалился в день ненастный: ”Что подумают сестрёнки? В пору уж собрать котомки, удалиться в монастырь. Выпал рок как острый штырь!” А от общества добавим, с уваженьем, без сарказма: ”Мы такого вот маразма не встречали искони. Правда, что ни говори: где прелестницам блистать, ухажеров повстречать? Где ловить восторга взоры? Не снести и им позора! Что придумать, как умерить нрав мегеры столь чудной? Делегацию направить? - спустит с лестницы крутой!”
У Ладыжиных несчастье: с Розой сделался удар. Папа плешь порвал на части, папа чёрта вызывал. ”Что ж, - Сказал ему нечистый: Вот бумаги, подпиши. Дело мы уладим быстро под залог твоей души!” Роза тотчас расцвела, встала, косу заплела. А красавиц поселенья охватило возбужденье: зашушукались девицы, строят планы молодицы, даже гордые матроны распушились, как пионы. От абсурда ждут веселья! Сильный пол в недоуменье:
”Что случилось? - наши крали крыши скопом потеряли? Вечером ещё рыдали, а сегодня не унять, где ж тут женщину понять! - если малое дитя утром сильно посмеётся - плачем к вечеру забьётся. Что-то грозное случится – к нам несчастие стучится”.
Вот мужская прозорливость: скажем Вам без хвастовства! Неприятности свалились просто из-за баловства! Жили мирно, без чудес. Вертихвостки заблажили, мимоходом ад вскружили, видно сильно нагрешили - кара грянула с небес: срочно был разбужен бес - давний бич людского рода, отстраненный от труда, что с приятелем Эротом на порогах у народов беззаботно отдыхал (его дело всякий знал).
Оставались две недели: среди общей канители, мгла пустила страшный слух: ночью в Таниной светелке обнаружен злобный дух! Таня охала, кричала, дворня в спальню набежала, чуть врага не повязала: тот в окошко сиганул - только ветер свистанул, полный серными парами. Мальчики скорей, дворами в церковь дальнюю спешат, где, в пристройке деревянной, под иконой православной почивал отец Варлам (он недавно служит там). Пацаны давай кричать, где ж тут смертному понять? Толком не въезжая в суть, клирик мигом вдарил в путь (был он молод и поджар), думал, правда, что пожар. С вёдрами во двор явился, подышав, в себя вменился. ”Хорошо, что не горит! Что владелец там бубнит?” ”Батюшка, жилье кропи! - страшно ведь теперь войти!” ”Успокойся, Божий раб, отстоим твой скорбный скарб” Хвать за грудь - креста лишился! Видно, в спешке зацепился. ”Ничего, когда найдут, в храм смиренно принесут. Что же делать мне сейчас? Дома только есть запас!” И нежданно в лунном свете тень знакомую приметил. Что-то вспомнил. “А! - Игнат? Значит будешь ты богат! Свою лошадь снаряди, Да к моей избе лети!” Отвечал мужик покорный: ”Рад бы я, да не свободный, если барин разрешит...” - на пижона у забора всепокорнейше глядит. Тот в ответ махнул ладошкой: ”Исполняй, что говорят, - ну, бегом, бери гнедого, скажешь, господин велят!”
Продолжал уже спокойней пастырь деда наставлять: ”Захвати мой крест нагрудный, свечи, ладан, всё, что надо! И престольный крест возьми, не забудь, быстрей иди! Мигом чтобы обернулся! Так пошел, чего согнулся? Как не знаешь, где лежит? Матушка, поди, не спит!”
Ждём. Волнуемся? - не очень. В тягость жданки, между прочим. Нам казался временами стук копыт в сплошном тумане. ”Звякнуло. Ни стременами? Он без упряжи вскочил, “ - рядом кто - то заключил. ”Нет, не мнится - замечай!” Жеребец чуть возбужденный вдруг ворвался в двор просторный, ткнул кого-то мордой мокрой, как прощения просил. ”Всадник где? Поди убил: ездока как потерять? - стало быть, пора искать!” (если все засобирались – значит некому идти. Где бы лидера найти?)
В самый жар дурных хлопот, нас прошиб холодный пот: призраком гонец предстал, ноги чуть переставлял. Кровь засохла на губе, и труха на бороде, глаз заплыл и лоб разбит, что-то тихо говорит. Ой, не говор это - стон! ”Он живой, - кричит Антон: только что вот, начудил - мне на палец наступил! Я от страха онемел, в обморок уже хотел, да заметил: дышит паром, теплый он совсем недаром!”
Тут же в первые ряды вырвалась ругать раба господинова жена: ”Долго утварь вёз, растяпа! Что шагаешь косолапо?” (Ох, страшна не по годам, и визглива, просто срам!) Отвечал, смутясь, холоп: ”Конь упал, пустясь в галоп на обратном уж пути”, ”Ну, а мы тут стой и жди! Ты же в доску пьян, злодей! Уж отведаешь плетей!” Старец трудно прошептал: ”Вот, рассыпалось, - собрал, всё ль нашел во тьме руками - не скажу, смотрите сами...” Грязный сверточек отдал и вздохнул: "Как я устал!" ”И Ходкa угробил, смерд!” - продолжала причитать неуёмная соседка (раскудахталась, наседка: животина не хромает, так в порядке - всякий знает).
Настоятель благонравный, уязвлённый воплем бранным, так помещице вещал: ”Ты веди себя достойней, крепостной - не скот убойный. Нас Христос учил любить, я прошу вину простить!“ Во дворе народ толпился, внял словам и прослезился (той жестокою порой
данный людям свыше строй и не думали свергать).
”Что же, будем начинать!” Внутрь священник устремился, приготовясь, помолился, воду спешно освятил, ею комнаты полил. На обоях угольком, с должным трепетом, молчком, знак Спасения проставил, Иисуса чинно славил. Ритуал едва совершился, смрадный запах устранился. ”Чудодейственен обряд!” - очевидцы говорят.
А Игната сильно драли, кнут свистел на сеновале, постарались казачки: соль на раны не бросали, пот на язвы проливали. Свет бедняге стал не мил: трое суток не ходил, спину так не разогнул, а потом в гробу уснул. И Антон ему по следу был проучен за беседу: чтоб шесток не покидал и язык не распускал. Что же верные казАки? Задним били их числом, если уж не головой, телом лучше понимали: все же, как ни покрути, собственность должны блюсти. А потом ещё других приголубили на случай, чтобы дьявол не замучил. За язык дворянки знатной: в дураках кому приятно? А теперь порок наказан: круг зачинщиков указан.
Люди всё равно, как дети, потому примеры эти привожу который раз. Есть ребёночек у Вас? Если чадо упадёт... Больно. И малыш заплачет: почему так сильно бьёт пол упрямый? Мы на сдачу шлёпнем пол. Ругнём в придачу. Стал спокойным человечек. Для него мы не играли: он отмщён. Пол покарали. Вы ответите: "Не факт!" Не беру себе антракт, продолжаю утверждать: в жизни так заведено, полагаю, что давно: непричастных награждаем, невиновных осуждаем. Неужели, неужели не находим параллели с нашей жизнью повседневной? Бедный есть. И есть богатый. Нищий - быдло, хряк безродный, сильный - вроде бы свободный и всегда во всём он прав. А политика держав? Пусть другие погибают, вечно что - нибудь теряют. Моя хата всё жиреет, Солнце лишь мой домик греет, деньги - в омут революций! И толпа от резолюций мной придуманных, оглохнет, и всплывёт наверх, как рыба, взрывом битая в реке. И процент в моей руке!
Так. Вернемся же в овчарник. Неудавшийся пожарник, доблестный отец Варлам, что поставил графу ада убедительный заслон, заподозрил, что повержен злой проныра Купидон. Так зачем же канитель с тем испугом неподдельным, набожностью, освещеньем? Зная нравы близких Тани, он не очень-то слукавил, порешив, что сей бордель лишь одну имеет цель: грех покрыть. А если кто засудачит невесть что, сплетника охолодить: суеверья обличить, посмеяться мракобесью: неприятную беседу в русло нужное направить и попа ослом представить.
Франт на золоте женатый Дорофеи дурковатой, волокита убеждённый, неизвестно где рождённый. Жизнь отнять или оставить для него - пробор поправить. Ни за что убит Игнат, иссечен почти весь штат справных, умных мужиков. Из высоких побуждений? Или просто настроений недалёких чистоплюев? Мне у этих обалдуев милости на храм просить, именем Христа молить. Атеисты, пустословы, секты разные, масоны... Это всё не на Луне - в христианнейшей стране. Нас псалoм предупреждает, что в грядущем ожидает (По псалму 78: 1 - 3):
Вот язычники придут в лихости стязаться: кровь, как воду проливать, трупами бросаться. Наглотались мертвечины звери, птицы, гады. С голодухи нажрались, а теперь не рады. От того на площадях воздух пышет смрадом. Некому тела убрать! - кладбище-то рядом. А в поруганных церквях - мухи, гниль и тленье. То, что раньше называлось мерзость запустенья.
Почему же не стыдятся так вести вельможи? Ни во что уже не ставят Заповеди Божьи. Нас набатом пробуждают Благой Вести строфы: ну, очнитесь же скорее, шаг до катастрофы! Кто, скажите, прекратит ночи избиенья? Ну, конечно же, Христос. По Его веленью выйдут правду защищать дети ветеранов, кто Россию отстоял, Бонапарту навалял, у кокетливой Европы слезы горечи унял.
Что же в ротах у солдат? - горны изредка гудят, караулы заступают, порученцы разъезжают, полевые кухни варят. В переносных же церквях Бога истинного чтят.
А у нас и шум и гам, беготня и тарарам! От подошв уж дым клубится, не успеем - время мчится! Беспокоятся невесты: день один до скорой фьесты. У портних свои заботы: сутки только для работы.
Час ударил, странный бал походил на карнавал. Мушкетеры, короли, шпаги, шляпы, колпаки (нарушение канона ломку вызвало фасона предусмотренных одежд. Вслед регламент полетел, за порядком кто б смотрел!).
А хозяйка ухмылялась, ведьма старая смеялась: ”Вот пройдохи, вот фрондёрки, бабы сроду фантазёрки!” И девичник разрастался, холл просторный набивался. Тут хрычовка проходила, удивляясь, проронила: ”Есть и в платьицах милашки - под вуалями мордашки. Ну... не каждая девица от природы мастерица. Стражам: Этих без дознанья провожать в зал ожиданья!”
Был обычай местно-чтимый, бытом освящён старинным: перед танцами гостям предлагалось сесть к столам. Ну, совсем уж не логично: с полным брюхом лечь прилично, но не прыгать. Как сказать! - молодёжи безразлично, отплясавши тур ритмичный, просят им фуршет подать, как же можно голодать?
Но продолжим разговор. В самодуркиной трапезной начинался пир помпезный. Визитерши в паранджах кушают свои обеды, тихие ведут беседы. Им лакеи угождают, знака молча ожидают, блюда вовремя подносят, драгоценное вино льют в бокалы, если просят. Так приучены давно: лица челяди застыли, покраснеть и то нельзя, вот такая их стезя! По уставу слуг меняют, крайне строго: по часам, если не свалился сам.
“Даже очень стойкий мерин был бы здесь, упав, потерян“, - так раздумывал бедняга, коридоры проплывая, двери комнат избегая. Наш ливрейный, но невольник приосанился, как стольник. Ведь дворецкий поучал: "Помещенье покидаем, подбородок выдвигаем, взглядом лупим потолок!" “А ему не подчиниться - что в деревню отрядиться: не дождутся там услуг злобный староста и плуг. И еда из отрубей. При поместье всё сытней!” Барский обойдя покой, наконец, достиг «людской» и повержен был, войдя, не усталостью, но смехом: ”Ну, ребята, вот потеха! - мужики-то в баб оделись, с тетками, наверно, спелись! А карга-то – слеповата и в ушах сплошная вата: те-то - басом говорят! Совы днем, конечно, спят, не увидят в ясном свете, ну, влетела бабка в сети! Наша-то - сплошное тесто, не скатилась бы с насеста, и костей не соберут. Братцы! Ой! - сейчас помру!”
Небольшое отступленье тут придётся совершить, но огромное значенье в нём самом имеет быть. Денщика позвав на помощь, Константин Сергеич Толощь, незадачливый корнет, полчаса имел на сборы, позабыв совсем про шпоры, натянуть успел корсет. Чувствуя себя болваном, в платье белом да с воланом, мрачно в зеркало взглянул. Отшатнувшись, вскрикнул: "Ай!" - отразился там сарай. А в финале на макушку приколол большой шиньон, совершеннейшим павлином потащился на приём. Он своих друзей – товарок внешне не превосходил, лишь под носом пух невзрачный только-только прорастил. Тут помимо их, гусарских, ловеласы из гражданских не преминули придти. Вид имели, хоть не сладкий, но, отметим, все же гладкий.
Так зачем же влезли шпаки? (шпак - грач, невоенный; т. к. носили фраки)
Не дошло бы здесь до драки! Дело в том, что без огласки привередливые глазки напряжённо составляли список нужных кавалеров. Так хотелось офицеров! Но не каждый благородный в силах зов красавиц томных беззаветно исполнять. Оснований же довольно: согласиться добровольно в роль смешную поиграть?
Продолжалось торжество без сучка и без скандалов. Не имелось тут вандалов: даже горькие повесы повели себя впопад, словно едут на парад. Доберут уже потом - растрясут питейный двор. По сложившимся законам полагается партнёрам даму к месту проводить,
если надо, усадить. Но не может быть партнёров, и не вызвать волонтёров! Визитёрши не терялись, быстро партии являлись. Резвые мужские маски, ловкие, ну прямо – ласки, хоть с кривляньями на губках выбирали тех, кто в юбках. Получился прецедент: Однополых двоек нет.
Скромный завершив обед, вышли пары на паркет. С уморительным Петрушкой выступал лихой Мусьюшка. Небольшой такой бутуз, Русской Армии француз. Побывав в соседних странах, здесь служил в ветеринарах. Ему двадцать можно дать, если хвостик отнимать. Званьем он - вольнонаёмный, кличут как - не каждый помнил. В пьянках мало выпивал, ремесло любил и знал. Облачаясь, коновал над кроссвордом заседал: где завязки у наряда? И решил, что впереди - так удобнее плести. Только выскочил Сен-Жак (вот как звался наш чудак), замер зал. И следом охнул - не сдержался, смехом грохнул. Оказалось... вот компот! - платье задом наперёд! На внимание собранья он отвесил реверанс. Публика уж не дышала. Показалось ему мало. И ещё в две стороны поклонился в знак признанья, руку приложив к груди. Тут смущённая подружка поспешила увести самозванного фигляра, чья фигура вопияла: но меня же так встречали! Тайна о себе кричала: ”Всё раскрыто, всё пропало!” Да. Но вот под общий шум учредителям на ум опустилось вдруг решенье: "Так задуман сей костюм".
И не понял бы простак почему все гоготали, да приятели сказали уж потом, да за вином. Записные зубоскалы часто фыркали в бокалы, прибавляли, заостряли... Может, до сих пор хохочут. А, забудем, между прочим! Наша тема пострадала: отвлеклись опять от бала.
Как уже понятно стало - изменён весь политес, претерпел он и немало: первым был не полонез. Список танцев отличался от других, привычных, но не нарушал пределов строгих и приличных. Сидя в креслицах покойных, в волнах музыки пристойных, изучали эти списки опытные моралистки. Часто пользуясь лорнетом, наблюдали за балетом: ”Ах, уж эти модельеры! Всем известны их манеры: девы в женских туалетах, столь неряшливо надетых, так похожи на снопы. И стоят себе - столбы.” ”Тише, Гарпия летит!” Тут же льстица изменилась, улыбнулась, поклонилась: ”Ефросиния Андревна! Ах, какое наслажденье для души устроить пир: посмотреть на сей плезир...” И помчался трёп известный, светский и неинтересный.
Между тем, в разгар веселья отступили опасенья о провале предприятья. Но не дремлет вражья братья! Страсть в хоромах разжигать поспешил проклятый тать (посрамлён был Купидон, ну, кому же взять салон, разве только самому?). Искуситель уличённый, в ад когда-то помещённый, Господом надёжно связан, на цепи сидеть обязан. Хитрой пилочкой вериги подпилил и был таков (поищите дураков!)
Чтобы лучше понимать, как скопление пронять, для разведки из под пола, в виде сумрачного смога показались оба рога, а потом на три вершка вылезла сама башка. А тут пляски! Надо больше бы опаски... Прямо в темечко каблук со всего размаха – стук!
По пути в апартаменты, царь пучины не молчал. Но, утратив аргументы, протестующе кричал: ”Ведь опять меня уели! Был почти у самой цели: мошек глупых покарать, место глине указать!”
Ангел, вечный оппонент, свой полёт в пике срывает. ”О наивность! - восклицает: Бог вперёд про всё всё знает, и песчинкой управляет!”
А в ответ услышал грубость: ”Неужели верят в глупость!”
Светлый отвечал больному: ”Объяснять? В который раз! - ты и сам умом горазд: человек в любой момент волен выбрать "да" и "нет". Да - добро, за ним Спаситель, нет - так зло и погубитель. У тебя и у песка нет свободы ни куска: ты есть зло, и тем безумен. А песок - он неразумен”.
В обиталище врачи швы печально налагали, их бояре окружали. ”Саданул-то меня кто? - Я не помню ничего. Папа Римский иль епископ? Завтра подадите список!”
”Из гвардейских будет... Толощь” (а про гвардию сказали, чтобы ранг чуть-чуть поднять). ”Прекратите! Хватит врать! Нет такого при дворе! Толощь... Почему же в юбке, овощ?”
Громкий рык звучал из бездны, потревожил Град Небесный, зазвенели капители храмов – келий душ нетленных. Впрочем, крик истошный ада никого не устрашил. Звон, к тому же был приятным. Что же им вещал оратор ранним утром, столь отрадным для молитвы благодатной?
”Поражать его в висок только женщине дано!” - проревели из геенны.
Но ответил глас смиренный: ”Надоело уж давно слушать лепет дерзновенный. Истину и ложь смешал ваш владыка поровну: не в висок, а в голову! В книге древней Моисея (Быт. 3: 15)
О Марии речено. О борьбе добра и зла, о пришествии Христа. Перестаньте лесть из кожи, рассупоньте злые рожи, день обещанный придёт, и Господень уже грядёт: через парочку веков им велит содомский грех растерзать свободы узы, однополые союзы... Но и это не конец: знает только лишь Отец, когда люди стыд забудут, чашу гнева разольют, Люцифера призовут”.
Назиданий окаянный никогда не уважал: неприметного чертёнка в свою горницу позвал. Наставленья тот прослушал. Со вниманьем, во все уши. Невидимкой в дом пробрался, Костик скоро отыскался. За пяту хватить нахала трудностей не представляло. А на пятке, вспомним, шпора, ей поручика Благого зацепил неловкий парень, когда новый фортель вжарил. И они упали вместе, утонули в кружевах, словно тараканы в тесте. Прострелив друг друга взглядом (на дуэль за коим лядом!), с выпученными глазами, заорали голосами, выдавая с потрохами всё инкогнито на месте! Разобраться - дело чести.
Что запомнилось? – бежали. Юбки спереди держали. Это просто видеть надо: антилоп непраздных стадо скопом бросилось телиться! В темноте мелькали лица, свист и крики за спиной: ”Эй, лови! Тащи! Долой!” За оврагом лишь спасенье (денщики коней держали), Господи, пошли везенье! Наконец, достигли цели. Еле влезли. Поскакали, никого не потеряли! Может, кто-то из цивильных пойман был? - Да вроде нет: все удрали из тенет!
Их всего - то два иль пять, кто возьмётся сосчитать?
Перед строем офицеров (рядовые на плацу с полной выкладкой кемарят, их потом уже пропарят), генерал разбор устроил: "Кто присутствовать изволил? Шаг вперёд!" Шагнули все. Даже те, кто мирно спал (вот он, воинский запал!). Генерал запричитал: "О позор моим годам! ужасающий бедлам: чтоб гусары в баб рядились... о, кошмары, вы мне снились!" (если б не молва в округе, все сошло бы без натуги). И продолжил: "Вам неймётся - вся империя смеётся, самодержцу доведётся - мне уйти велит в отставку, да без должного достатку! Ну, теперь, без проволочки, неизвестно чьи сыночки, больше вам не щи хлебать, маму Кузькину видать!"
Кончен бал и снова скука. Получили все науку: полк ушёл в такие дали, что на карте не видали. Как же Толощь поживает? - предложили попытаться в лейб-гвардейцы записаться. Кто-то очень хлопотал, а корнет не возражал. И дуэль не состоялась, так как очень не хватало толстой шее генерала одного ещё скандала. А поручик наш -Благой, что в горячности большой спровоцировал провал? - вскоре рапорт написал, росчерк приобрел в заявку, вышел в полную отставку. Руку Розе предложил и согласье получил. Свадьбу скорую сыграли, тут узнали те детали, что до сей поры скрывали: чёрт - целитель хворой дочки был известнейшим повесой из гусарского замеса. Сашка - Фокус - новый зять: трюк любитель показать. Тесть не душу продавал - вексель в спешке подписал. Деньги папе возвратили, для костюмов они были. Ухажеров за свой счёт дамы милые одели, и не очень обеднели. Получился куш огромный, но не так, чтобы законный. Папа рад, а деньги - дым, передал их молодым. И ещё: не всяк узнает, только тот, кто здесь читает: в специальной новой хате удалённого села безутешная Татьяна тайно дочку родила.
Как же с той сварливой бабкой? На неё имею папку. Но пока что подожду, в заключении расскажу.
Почти водевиль. Верхтормашки. Ч. 3.
Разные ходили слухи о злокозненной старухе. Были у неё причины? - ну, конечно же - мужчины. Сколько девушек прекрасных, в юности наивно – страстных погубила жизни топь: так безжалостна любовь!
Чья-то тень стоит в углу! Не заснул ли? - не пойму. Полночь на дворе примерно. "Ефросиния Андревна? Я свихнулся. Это знак. Матушка, простите, как?”
”Ну же, будем без стесненья: для чего воображенье? Вы боитесь? Прочь сомненья! Я не ведьма, не стара, не толпятся доктора над моим пожившим телом. Лучше мы займёмся делом.
В наше время по селеньям мало было развлечений. Очень много ранних клуш: лет в шестнадцать - свадьба, муж. Нарожают и сидят, мне всего под шестьдесят. Дети все переженились, их отец в лучший мир ушёл, мудрец. Возраста достигли внуки. Что ж? От лютой скуки остаётся лишь одно, как ни грустно, ни смешно: голову покрыть чепцом, да прикинуться глупцом, погрузить себя в качалку и вязать свою вязалку.
Извините, я пришла... У меня есть опасенья, что благие помышленья снова заглушают смыслы. Проследите мои мысли: ах, уж эти мне всезнайки! Ради маслица для пайки извратили саму суть, напустили в воду муть: вслед за ними мы считаем, что недурно различаем чувства страсти и любви. Странно, что ни говори! Так давайте ставить точки, убирать с дороги кочки.
Свойство есть одно у страсти, не солжёт оно в напасти и имеет цель простую: силы извести впустую: ублажить свои желанья, не предмета посяганья. А в любви наоборот. Без сомненья любит тот, кто себя совсем не помнит, душу лишь тобою полнит. И за друга - хоть на крест. Вот мой скромный манифест”.
“Вы философ. Канта внучка...”
”Как посмела сделать штучки cо скандалом и полком? - нет моей заслуги в том: я лишь только исполнитель. Среди многих - учредитель.
Тут тоска. И летом груши. Надоело драть баклуши! Слухи, сплетни - вот игра. Начинаются с утра. Режьте, бейте - но встряхните! Без интриг - весло сушите! Вы когда-нибудь скучали? Время не спешит в печали: "Машка, скоро ли обед?" - а ещё и полдня нет. В петлю лезть - встать не охота, Вы как лось среди болота.
Вдруг такое навалилось! - мигом мы преобразились. Полк приехал - жизнь ключом! День, два, три - нам нипочем. Но раздался гневный глас: ”За невестой нужен глаз!”
А молоденькие жёны? Ну а местные пижоны: все девицы отвратились, за гусарами пустились! Да и вспомним, между прочим, о цивильных женихах: им досталось сильно очень: браку объявили шах.
Под покровом зимней ночи, столь глухой, что хоть кричи, в доме крепком, за овином собирались богачи. Они так постановили: больше недосуг глупить, уж довольно пошутили, полк обязан отступить! Но не сильно мы спешили: войско встало в декабре, в феврале мы их судили, бал намечен в сентябре. Трудной выдалась весна. Нашу боль воспринимая, разлилась река Десна. Не сходила вплоть до мая. В половодье стар и млад выезжают из палат. Летом дачники явились, ими мы тогда прикрылись.
Повествуют все анналы: город, дескать, процветал. Вот тогда гремели балы! И ленивый их давал. А сейчас не в состояньи гость приезжий понимать: бал - столь редкое событье, как святая благодать! И его Вторым Приходом мы рискуем называть. Но когда он лишь для женщин... Надо дальше объяснять?
Ну, конечно, были слёзы, их потока не сдержать. И хирург разрезы сделав, кровь не может не пускать. Так решил совет мудрейший: светлый разум юных лет обретёт свой путь скорейший: строгий обойдёт запрет. Но неверы вдруг восстали: разработали пассаж, и немедля подсказали, как устроить ералаш. Дамы сразу же воспряли! Песни - на один мотив, словно утром перебрали за едой аперитив.
Приключились те страданья, что взялись Вы освещать. Согласилось совещанье самотёк не допускать: подготовлен бала план и разучен инцидент, обличающий обман. Не представился момент: гости завязали свару, мы поддали только пару, завертелось, закричали… И герои убежали.
Всю историю скандала я Вам честно рассказала. Есть ещё какой вопрос?
Если нет, тогда адьёс” (исп. До свидания)
”Я прошу Вас, погодите, и сомненье разрешите: не смутил полка позор и всеобщий разговор?”
”Нет, поверьте: грех грешить, а позору как не быть? До свиданья, заходите. Как? - фантазию включите!”
Дальше пробовал писать. Но о чём ещё вещать? Бог учил: Я Судия. Все молчат. Молчу и я. |
