К тебе влечет душа моя больная,
С тобою в духе хочет говорить.
Стихи и прозу напрочь отметая,
Гонения властей не забывая,
Себя пытается открыть.
И позавидовать той участи нежданной,
И времени, где жил ты и любил,
В величие бесстрастном и державном.
Где смог таки, во мраке казнокрадном
Вести войну на донном крае сил,
С бесчестием развратным и постыдным,
От клеветы и от словесных язв.
Тогда ж умел риторикой Зоила,
Укрыться за страданьем Израила,
И ловко, забывая шум и лязг
Безумия пистольных, шпаг и сабель,
Простить врагов имевших благий вид.
Затем в отчаяньи любовном смелой бабы,
Споспешествуя прыгнуть на корабль,
И улететь туда, где бродит вечный жид...
В пылу открытий видится картина:
Закинув ногу на ногу, сидишь,
Ты, прикорнув у жаркого камина.
Но вот рассвет и прелести Эльвины,
Влекут туда, где ты блаженство зришь.
А там уже волшебные потоки
Закружат клубом над столом.
Откинув прочь редакторские склоки,
Загульных дней похмельные уроки,
Ты заскрипишь отточенным пером.
И вот уже в объятья поднебесья,
Летят, как журавлиный стройный клин,
Отрада чувств твоих произведений,
За ними рой загадочных видений,
В парах любви, вечор испитых вин.
А пред глазами контур женской части...
Нашел ли ты в безумствах красоту,
Когда в шелках предплечий и запястей,
В потоках слез и стонов бурной страсти,
Ты поцелуев тратил череду?
И вот в отчаяньи махнув дубовой тростью,
На грани ревности, в остатке тленных сил,
В лицо судьбы перчатку лайка бросил...
И гений уместил в неполных тридцать восемь...
А я судьбу в стакане растворил.
Но не в стакане гордости злонравной,
И не в бокале терпкого вина,
Когда по воле мести своенравной,
Мне, заправляя желчью и страданьем,
Его приподносил сам сатана.
А в том стакане, где налита влага,
С высоких гор бегущая ручьем.
В ней настоялась песни вещей брага,
Под цвет любви, желаний и отваги,
Которую до сей поры с тобою пьем. |
