"Преувеличен внутренний наш мир,
а внешний, соответственно, уменьшен"…
Иосиф Бродский «Горбунов и Горчаков»
…и после процедур захорошевший
псих Сидорчук, по прозвищу Кощей,
признал его чистейшим сумасшедшим:
мол, тут не в справке дело, а вообще,
в его насмешливо-спокойном взгляде,
да, присмотритесь – наш клиент-то, наааш.
Сейчас пижаму выдадут на складе,
подбреют рыже-золотой плюмаж,
пройдет неделя-две, он даже пахнуть,
начнет как старожилы, то есть - мы…
Шмидт встрепенулся: « может, он опасный"?
Здесь Алик Шмидт спасался от тюрьмы
и был принудчиком, являясь фигурантом,
на всякий представлялся лейтенантом,
но делал вид, что он-де при делах,
но перед буйными до дрожи чуял страх…
ведь тем-то что - хоть будь ты из блатных,
как заблажат - наделаешь в штаны.
Вот ночью он тебя и искусает -
ехидно позлорадствовал Дзассаев
и о линолеум потертый шаркнул сланцем.
Он числился космическим засланцем
и ожидал небесную подмогу.
Никто не верил. Так же, как и в бога.
Нет, был один - Савелий Кукушвили,
Тот вроде верил, но назвать не мог -
в которого, и если бы спросили
ну, мол, какой он - этот дядька бог -
ответил бы – он в дудочку дудящий!
Какая дудка? Тут сыграешь в ящик,
когда так будешь отвечать врачам…
- Здесь главное, в убогом этом быте,
не помышлять о собственном суициде.
страшней всего, что не дают здесь срока,
к свободе подойти с какого бока?
- В тюрьме тебе привинтят приговор,
ну, скажем, ты убийца или вор,
и должен отмотать свою пятнашку,
и знаешь, что, заразы, не скостят
и не допустят ни одной поблажки,
но свято веришь - как с того гуся
с тебя вода… и выйдешь за забор...
- А здесь?
- А здесь решальщики - врачи.
Их главный - Герш Герольдыч Розенбаум.
- Я думал - все евреи скрипачи.
- Еще - спецы по золотым зубам.
- Вот у меня сосед был стоматолог,
его Абрамчик – мелкошейкотонок-
картавил все на скрипочке своей,
вот так бы и услал их всех, ей-ей.
- Картавит скрипка? Эко, братец, диво???!!!
Не очень это выглядит правдиво.
- Ну, знать, её обстругивал еврей.
- Иосиф?
- Нет, Иосиф был не плотник,
а, по последним данным, камнетёс.
- Еще сбреши, что он был партработник.
- Да нет же, говорю тебе всерьез.
Да бог с ним, я же вспомнил про евреев.
- Так он им был.
- Иосиф?
- Ну, а кто ж?
Об этом не трубят протоиереи,
Да им признаться в том - как в сердце нож.
- С Марией подменял святого духа.
- Нет, дух - его!
- Сейчас получишь в ухо!
А Шмидт?
- Причем тут Шмидт, он вроде немец.
- Немецкий, значит.
(Шмидт решил смолчать).
- Еврей в России – наш, не чужеземец!!!
- Да и на новеньком поставлена печать:
картав, курчав и больно шНОБЛЕВАТЫЙ.
- Скажи тогда уж прямо – жид пархатый…
Картавый заходил как раз в палату…
- Ну что, как посещение сортира?
- Что как?
- Что как! Ну не твоя ж моча!
Клозет!!! он в дурке вроде Монплезира,
осколок древнегреческого мира,
и света наподобие луча.
Глаза прикроешь, представляя бриз,
журчит Дзассаев, как брюссельский Пис,
на стенке надпись: «Здесь срал Пифагор»,
вода стекает на пол, будто с гор,
тут без штанов, без всяческих стеснений,
философы ведут свой разговор
и происходит смыслов сочлененье…
- Ты прав, для нас сакральна эта сральня,
и мы не замечаем ржавость труб...
сортир в психушке - как исповедальня,
курительный салон, спортзал, стрипклуб...
Да, новичок, ты дружишь с рукоблудством?
Застукают - накажут! И за что???
Ведь это настоящее искусство.
Наш мир непозволительно жесток.
Психарь имеет право расслабляться
и, как Петров, чесать публично яйца,
забыв, как тот сверчок, про свой шесток,
изображать царя или паяца,
мечтать, что ты находишься в палаццо,
на завтрак дали твОрог, нет - творОг.
и медсестрицу хочется помацать,
чтоб, в процедурной делая укол,
шепнула нежно: "милый "чиканутик»,
и это, в общем, правильно, по сути…
- Ну, ты и размечтался. Вот прикол!
Ты брат, дождешься – по утрам, как розги,
пропишут навсегда электрошок,
и охлаждение психического мозга,
и запоешь так сладко, петушок.
- Сидорчука ты, парень, не страши-
Дзассаев брызгнул в Саввика слюной -
я тут из вас устрою беляши!
(луна в окне давилась желтизной,
наверно, подавала тайный знак,
что он, пришелец, вовсе не чудак)...
- Что, Розенбаум разглядывал твой анус
и заставлял выпячивать живот?
- Какой тебе поставили диагноз?
А может ты обычный идиот?
Кретин? Шизоид? Просто психопат?
Петров у нас, к примеру, - генерат.
- Дегенерат – обиделся Петров.
Но это было ясно и без слов.
А прозелит, помимо слов «что как?»,
в них выплеснутых после туалета,
молчал как рыба, что кладут в форшмак.
Какого ждете вы еще ответа:
У нас их нет! Хотите, ставьте двойку…
И плюхнулся на панцирную койку.
- Да ладно. Черт с ним. Справитесь весной.
Видать его диагноз – тормозной.
- А что диагноз. Это все брехня.
Вот лучше, Шмидт, спросил бы ты меня:
Пусть санитары включат телевизор,
И сам поймешь – ТОТ мир лишь чуть прилизан,
но он как ТУТ, и ВСЕ сошли с ума,
и честно, я доволен тем сполна...
Трепались до отбоя. Между делом,
накрыла ночь. Палата засопела…
В руке у рыжего листок и карандаш -
он взял родную речь на абордаж:
Представь себя мишенью. Ружья. Тир.
Когда ты крупный - и попасть полегче.
"Преувеличен внутренний наш мир,
а внешний, соответственно, уменьшен"…
Не для врачей, а тихо, без огласки,
изображу вам розовую сказку:
Дзассаев, став известным космонавтом,
как баб, полюбит лунные ландшафты,
их будет поливать из желтой лейки,
и в жены Сидорчук возьмет еврейку,
и заведет курчавых скрипачат.
(другие пусть соседи поворчат).
Пусть будет тесть его – богач-дантист.
Из Кукушвили вырастет флейтист.
У медсестры такой же сладкий рот,
вот Алик Шмидт пойдет служить на флот.
Петрова же назначат психиатром,
а я, пожалуй, заражусь театром,
врач Розенбаум насочиняет песен.
а санитар уйдет к моей невесте...
Мир не вокруг, а в нас, такой огромный,
ты можешь его сделать бесконечным…
на койке слева спал Иван Бездомный,
и Путь палате дружно снился Млечный…
и стрекотал щетинками кузнечик...
И как-то вдруг случилась тишина.
От нежности смущенная луна
чуть скрашивала скудость обстановки-
кувшин, корзины, старые циновки…
Какой-то плотник некую Марию
заботливо за плечи обнимал.
Их мир переполнялся эйфорией
и был как раз - и не велик, не мал...
© Copyright: Александр Шведов , 2015
|
