(Ошельмованный мир)
Смеркается – и в старых
Подковах и укладах
За данью старых окон
За тенью на чертах.
За давнею историей
Искуплен той же кровию
Оплакан всеми слезами
И горше по счетам
Как чей- то жалкий норов
Закутываясь в холод,
Где караван трамваев
И гари в тех печах.
На всех страниц закладки –
Пальто, святые шапки.
Осужден созидая,
И пожимать в плечах
За чьим-то отреченьем,
Как в буднях черна копоть,
На оклик в ту же устарь,
На дым порочный – сих.
Дорожний зимний просых,
И льда слепые пряжи
Седых шестиэтажных
Исчадий и годин.
За давнею историей
И там ли мне на притвор.
Свечой заблестит притвор,
Глотая ртами дым.
На встречного уставом,
На тех устоях – кляча,
Как гроб тащит устало,
С порочной головы.
И старится, конечно,
Святых оскомин лепка.
Был детский крик – и вот он,
Как пущенный не в такт.
Указкой, вечным перстом,
Скрипящей, скрипом чествуя,
И приобщенным к месту,
Но все одно – не в такт.
И гроты в миг столетья
Считают дней обряды
Из прошлого – заучен,
Как дни сии извлечь.
За тем слепым сложеньем
Снимая бред нагаром
Когда давно уж старо –
Устав счастливых встреч.
1992 |
