В огромном, мрачном, старом замке
Старик тихонько угасал.
Портрет хранил у сердца, в рамке,
Берег, как преданный вассал.
Об этом знала лишь кухарка,
С которой был не очень строг.
А тайну этого подарка
Старик с надежностью берег.
Лишь иногда печальный старец
Украдкой доставал портрет,
Его дрожащий, тонкий палец,
Касался так любимых черт.
И берег вспоминал далекий,
Он молод, рыцарь – тамплиер,
Глаза той девы черноокой,
У берега с крестом «триер».
И как держал ее в объятьях,
И разъяренную толпу.
Нашел он порицанье в братьях.
Ее к позорному столбу.
Она его околдовала,
Забыл безбрачия обет.
Себя с бесстыдством отдавала,
Как ей позволил Магомет?!
Взлетала плеть со свистом страшным
И опускалась, плоть слаба.
И лишь одно казалось важным:
Пусть крики заглушит толпа.
Последний акт и покаянье:
Принять в монастыре постриг.
Услышит бог ее стенанье?
Чтоб он услышал, нужен крик!
Ее насильно окрестили
И келья - каменный мешок.
За то грехи ей все простили.
Ему замаливать грешок.
Старик вздохнул воспоминанье,
Как бремя тяжко давит грудь.
Его душа на том закланье,
И время вспять не повернуть.
Вернувшись, орден он покинул,
Приехал в замок родовой.
Мирские радости отринул.
Шептались люди: - «Сам не свой!»
Промчались годы – лихолетья:
Виски седые, голова.
Жена уже по счету третья
И клятва верности слова.
Рождались дети и взрослели.
Он одинок и нелюдим
И всех выносит еле-еле.
Надеюсь, это мы простим.
Он юность прошлому оставил,
А старость не дала покой.
Себя от боли не избавил,
По доброй воле он изгой.
Последний вздох, он умирает.
Уносят душу облака.
Старик недвижен замирает,
С портретом падает рука. |