Крёстному дяде Ване.
Бог миловал мой Россошь-городок –
Кур похватавши, фриц промчался мимо.
А вслед за немцем прибыл на восток
Альпийский корпус из потомков Рима.
В лесостепных воронежских краях
Не брали итальянцы грех на душу:
Любили девок, бражку и баян
И распевали русскую «Катюшу».
А в сорок третьем под «катюши» вой
Был косогор запятнан их телами.
И добровольно этой же зимой
Я распрощался с сёстрами и мамой.
В училище сосватал военком –
В семнадцать лет покинул я пенаты.
Полгода был курсантиком-щенком,
А вышел бравым младшим лейтенантом.
Год за два в танке я провоевал –
Не раз бывал в горячем ратном деле:
Ну, хоть бы раз контузия была!
И ни одной царапины на теле!
На пушке восемь звёздочек подряд –
Я не по книжкам научился драться.
На гимнастерке ордена горят,
А мне едва минуло девятнадцать.
… Марш на Берлин. И в боевом пылу
Дым дизелей глотаем третьи сутки.
Остались кухни где-то там в тылу,
Урчат к хребту прилипшие желудки.
Мы в городок вошли в тени аллей,
А на домах – трассирующий росчерк:
Висят гирлянды белых простыней –
Все напоказ, как после брачной ночи.
Мы ожидали скоротечный бой,
И вдруг весь полк обезоружен сразу:
У ратуши – пусть наспех, вразнобой –
Столы накрыты, словно по заказу.
Жарёха из капусты с толокном,
Сосиски толщиной с цыплячью ножку.
Но необычны в банках за стеклом
Зелёные огурчики с горошком.
Живот, как тать, рассерженно бурчит,
Но не рискнул никто отведать лично,
Что яд на вкус не очень различим.
Знать, жребий надо разыграть на спичках.
Гвалт командир прервал, махнув рукой:
– Не нужно спички запускать по кругу.
В полку, Ванёк, ты самый молодой –
Прошу к столу, чтоб порадеть за другов.
Комбата ждут жена и два мальца,
А ротный твой и дедушка, и крёстный.
А у тебя – ни жинки, ни дворца,
И… если что, то мать досмотрят сёстры.
Ну, не томи... Давай, рискни, браток!
Перекрестившись как-то неспродручно,
Лизнул из рюмки я один глоток
И осторожно надкусил огурчик.
Спиртное, вроде, хорошо пошло,
Но вкус закуски непонятно мягок.
Живым огнём вдруг горло обожгло…
Не разобрался: шнапсом или ядом.
Едва ль отравы сладок поцелуй…
Как огурцы заразно аппетитны.
В бою не раз я мог сгореть в золу –
А, будь что будет! Помирать – так сытым.
Как уголь в топку стал еду метать,
Слюнями изошёлся, будто кровью.
А комполка: – Ой, Ванька, в душу мать!
Не снится ль мне, что ты ещё не помер?
Язык раствор не чует соляной
И на зубах нет никакого хруста.
И не пропахла бочкою родной
В стеклянный гроб закрытая закуска.
Состав командный словно рой гудит,
Когда вторую опрокинул смело.
Глотает слюнки даже замполит
И в рот глядит: – Ванёк, не поплохело?
Вскочил начштаба – пан или пропал!
Коль помирать, так с музыкою, братцы!
И первым делом влил в себя стакан
И пальцами стал в банке ковыряться.
На снедь гурьбой накинулись бойцы,
И слабый шнапс желудку как награда.
Да не хрустят привычно огурцы,
Пропитанные ядом маринада.
– Видать, ты светлым ангелом храним, –
Сказал комбат, присев со мною рядом.
– А помирать, ужо, повременим.
И подливал в стакан противоядье.
Осоловели в сытости бойцы,
Когда тепло по жилам стало литься.
Глаза туманит вечный недосып,
Но тень блаженства разлита по лицам.
Прорваться бы на вражеских плечах,
А вдруг без нас придёт капут Берлину?
И сухопутный адмиральский час
Был укорочен ровно вполовину.
– Пора, – сказал полковник, – на броню.
Ты, Вань, на сутки станешь комендантом.
Не бойсь, оставим порох на понюх,
А также ордена и аксельбанты.
Через денёк в Берлине встретишь нас –
Где будут наши летние квартиры.
И – честь по чести – в руки дал приказ,
Чтоб не считали Ваньку дезертиром.
И обернулся: – Господи, окстись.
Но мало ли чего случиться может…
Ты нашим жёнам в ноги поклонись
И поцелуй за нас детишек тоже.
В дыму и с лязгом вдаль умчалась рать,
А я топчусь телком на ровном месте –
И надо бы к рукам власть прибирать,
Да подданных не видно в королевстве.
А немчура тишком по одному
Повыползала из щелей под вечер.
Я толмача спросил: – Ну, почему
Обставлена спиртным с закуской встреча?
Он объяснил: их гнал на запад страх:
Снялись, уж было, с места всем народом,
Да не учли того, что впопыхах
Забиты солдатнёй пути отхода.
Но сквозь истошный гебельсовский вой
И гонор тех, кто мнил себя богами,
Припомнили те – с первой мировой:
Не обладали русские рогами.
Когда войска прут грудью напролом,
Им недосуг ощипывать германца.
Тогда лишь будет подлинный разгром,
Когда начнут по погребам копаться.
Шнапс вовсе не забористый первач,
Но чтоб солдат стал чувственно добрее,
Был на столах оставлен скудный харч,
С немецкой прагматичностью еврея.
Весомость придавал мне пистолет.
И форма вызывала трепет штатских.
И пусть златых на мне нет эполет –
Я самый главный по делам гражданским.
И потянулся с просьбами народ –
До ночи я с хозяйством разбирался.
Встал в глотке поперёк водопровод,
Запутавшись в сетях канализаций.
Я б всё отдал за то, чтоб с плеч долой
Кому-нибудь спихнуть блатную должность,
Но сколько б ни молился: «Боже мой!» –
Не всё ему подвластно и возможно.
Все норовили взять Берлин в штыки –
И как остановить порыв солдатский?
Освободили лишь тыловики,
Через неделю приняв комендантство.
Благодаря фольксштурмовским волкам
Мы не ошиблись в выборе дороги –
Как вешками отмечен путь полка
Сожжёнными остовами коробок.
В другую часть приткнулся на постой
Мой экипаж, совсем осиротевший.
А поутру салютною стрельбой
Пришла капитуляции депеша.
И то, что знал полковник наперёд,
Дошло мне на развалинах Берлина:
Он молодую жизнь мою сберёг
Осознанным приказом командира.
* * *
Перебивался с хлебушка на квас,
Бросала служба колобком по миру.
Исполнил, только вышедши в запас,
Обет, который дал я командиру.
Их жёны – боже, как летят годки! –
Скрывая ранней седины излишек,
Лик обрамляли в чёрные платки.
А дети… сами завели детишек.
Но тяжелее, чем вести бои,
Немой вопрос читать в глазах бабусек:
Ну, почему они все полегли,
А ты с войны живёхоньким вернулся?
* * *
Хлебал кисель и тюрю на воде,
Собак, лягушек ел, но вот что странно –
Не привередлив, вроде бы, в еде,
Но не могу есть огурцы из банок.
2014 г. |
