(использованы архивы Цветаевой
и газетные)
Много дум и размышлений много,
я читаю жёлтые листы.
Краткою была твоя дорога,
все стихи пронзительно-чисты.
Я читаю ветхие заметки,
в них тебя шельмуют и клеймят,
все слова, как пули в сердце, метки,
за убийство дочки костерят...
Мол, могла спасти, когда б хотела...
В них тебя раздели догола,
Мол, не так, не то, не с теми пела,
как должна была бы и могла...
Мне ль судить тебя, скажи, Марина?
Ты сама себе судьёй была.
Умерла на Сретенье Ирина.
Как ты смерть её пережила?..
Только лишь тебе одной известно,
да возможно Богу, коли есть.
Жизни было в теле детском тесно,
телу стало тяжко душу несть.
Говорят... Досужи в сплетнях люди,
понимают всё в чужой судьбе,
всех и вся безжалостно осудят,
и добры безжалостно к себе...
Ты писала: «Суд, любого строже,
мой к себе. Себя я не щажу.
Никого за дочерей дороже
не было, чем смерть я отслужу?
Искуплюсь, наверно, перед Богом,
но не пред собой – ужасны сны:
дочь в наряде длинном и убогом
покаянно плачет без вины...
Вся душа моя одревеснела.
Я стараюсь одеревенеть,
чтобы сердце вновь стихом не пело,
чтоб от боли не смогло реветь.
Вырожденье ль рода?.. Я не знаю.
Алю удалось тогда спасти.
Но на что её я обрекаю,
как ей будет, ягодке, расти?..»
Опускаю жёлтые страницы.
Сколько горя в строчках, и не счесть.
За тебя попробую молиться,
ну а вдруг на небе кто-то есть... |
