Карл Филипп Эммануэль
был музыкою отмечен.
Его дамы обожали
и дарил благами трон.
Так же брат его Вильгельм
был по-светски безупречен –
остр, изящен, бессердечен,
как дано одним счастливцам
от начала всех времён.
А в углу сопел старик –
там чего-то капельмейстер.
Он смущал невероятно
тёртых светом сыновей –
тем, что набок сбит парик,
тем, что пряжки не на месте,
всем своим несносным видом,
всей невместностью своей.
Но – досадливо нелеп –
он имел одну сноровку
(ту, которой не имели
ни Вильгельм, ни брат его):
тему походя обнять,
распустить на ней шнуровку
и, как опытный любовник,
длить и медлить торжество.
Восходили к небесам
его грозные октавы,
он парил – как мудрый ястреб
над безропотной овцой…
Но шептали братья так:
«Это старые забавы,
без понятья о гламуре,
в общем, попросту, - отстой».
Дамы верили братьям –
уж они-то знают туго,
что старо и что немодно,
что к чему и что почём:
«Он забавен и умел,
да не нашего он круга;
нет ни такта, ни манеры –
вон как стал разгорячён!..»
Только грамотный король
прозревал в его созвучьях
роковые судьбы века
и ничтожества – свои.
Оттого и в спор не лез:
мол, для мира будет лучше,
если канут в неизвестность
звуки странные сии.
Но на пыльном чердаке
всё копились и копились
листья жёлтые бумаги
с мелкой вязью чёрных нот.
Цену ведая свою,
никуда не торопились,
знали твёрдо: грянут сроки,
и настанет их черёд.
Их потянут с чердака,
и над миром изумлённым
восходящие октавы
так бесспорно воспарят,
так легко пренебрегут
дамой, щёголем и троном,
будто знались с небесами
тьмы веков тому назад. |
