Идущий человек
Человеку будет сорок один.
Он идет в “Пятерочку” за бухлом.
Сам себе попутчик и господин.
Сам себе облом.
У него на карточке тыщи три.
У него на корочке институт.
Как идет раскованно, посмотри.
Трубы жгут.
Листья жгут, как в песенке, жгут листву.
Вспоминает – надо бы сигарет.
Говорила мама: беги в Москву.
Человек на старте десятки лет.
Он возьмет бутылку и хлеба для
воскресенья. Завтра опять идти
на работу… и все в этом слове, бля,
с девяти ноль-ноль до семнадцати тридцати.
Старый домик
На печь залезешь, станет горячо.
Колючее откинешь покрывало.
Прислушайся – тиктакает сверчок,
с каким-то нереальным интервалом.
Отыщешь среди вороха бумаг
пергаментные детские рисунки,
почувствовав, как памятью обмяк,
а снег в деревне валит третьи сутки.
Вот кошка забирается на грудь
урчащая, тяжёлая, седая.
Её бы не забыть. Не позабудь,
наутро старый домик покидая,
изгибы проржавевшего крючка,
на окнах паутиновые струнки,
тоскливую мелодию сверчка,
и целый мир на мамином рисунке.
Моя среда
Парят над городом клубы
из восклицательной трубы.
Они всегда такого цвета,
ну, кровь с прокушенной губы.
А я по городу иду.
Моя среда вошла в среду,
когда до пятницы читаешь,
что написали на роду.
На перекрёстке фонари
стоят вопросами, смотри.
А у меня сегодня днюха,
и я отвечу: “Не ори!”
Когда, как хлеб напополам,
ты переломлен – это план.
Здесь нет случайности как будто,
но я сегодня буду в хлам.
Как раньше было хорошо!
Куда не знал куда-то шёл.
Ни восклицанья, ни вопроса,
и ни ответа за душой.
Клубы над городом парят.
Они давно уже не яд.
А я по городу, я пьяный,
счастливый, люди говорят. |
