У парка старого плохие времена –
король в изгнании, небрит и не ухожен,
своим вниманием изволила война
почтить, оставив на потрескавшейся коже
с десяток оспин. Средь запущенных аллей
пустые лавки с облупившеюся краской,
листва сгорающих берёз и тополей
ржавеет под светила грубой лаской.
У парка старого плохие времена…
Фонтан похож на дно засохшего канала.
Вода ушла. Лишь пара местных маргиналов
журчит в стаканы струйкой тонкою вина,
потом несёт его трясущейся рукой
к губам иссохшим и похмельно жадным глоткам,
движеньем быстрым, отработанным, коротким -
до дна и досуха, без слов, за упокой.
У парка старого плохие времена.
Условно жив под забытья могильным грузом,
но по ночам даёт понять биеньем пульса,
он просто заперт в измерений трёх стенах,
пьёт лунный свет, как воду из ручья
усталый дервиш, бросив посох и котомку
под звук адажио сверчкового негромкий,
сломав на кодексе молчания печать.
Как в крышку гроба гвоздь в его покой
вобью, порвав его держащий тонкий волос,
перемежая тихим перебором бой,
к секстету струн стальных седьмой прибавив голос.
Вдвоём схалтурим, в том моя, увы, вина .
Попытка вновь…ещё… И – дело в шляпе.
Не Руссос, не Башмет и не Шаляпин…
У парка старого – плохие времена.
У пальцев нет, увы, терпения смычка.
Приходит избавленье в виде боли,
что тает в необъявленных гастролях
ведущей скрипки августа – сверчка.
|
