При вокзале

Асадов Эдуард Аркадьевич


Бурундучок
Блеск любопытства в глазишках черных,
Стойка, пробежка, тугой прыжок.
Мчится к вершине ствола задорно
Веселый и шустрый бурундучок.

Бегает так он не для потехи -
Трудяга за совесть, а не за страх.
В защечных мешочках, как в двух рюкзачках,
Он носит и носит к зиме орехи.

А дом под корнями - сплошное чудо:
Это и спальня и сундучок.
Орехов нередко порой до пуда
Хранит в нем дотошный бурундучок.

Но жадность сжигает людей иных
Раньше, чем им довелось родиться.
И люди порою "друзей меньших"
Не бьют, а "гуманно" лишь грабят их,
Грабеж - это все-таки не убийство.

И, если матерому браконьеру
Встретится норка бурундучка -
Разбой совершится наверняка
Самою подлою, злою мерой!

И разве легко рассказать о том,
Каким на закате сидит убитым
"Хозяин", что видит вконец разрытым
И в прах разоренным родимый дом.

Охотники старые говорят
(А старым охотникам как не верить!),
Что слезы блестят на мордашке зверя,
И это не столько от злой потери,
Сколько обида туманит взгляд.

Влезет на ветку бурундучок,
Теперь его больше ничто не ранит,
Ни есть и ни пить он уже не станет,
Лишь стихнет, сгорбясь, как старичок.

Тоска - будто льдинка: не жжет, не гложет,
Охотники старые говорят,
Что так на сучке просидеть он может
Порой до пятнадцати дней подряд.

От слабости шею не удержать,
Стук сердца едва ощутим и редок...
Он голову тихо в скрещенье веток
Устроит и веки смежит опять...

Мордашка забавная, полосатая
Лежит на развилке без всяких сил...
А жизнь в двух шагах с чабрецом и мятою,
Да в горе порою никто не мил...

А ветер предгрозья, тугой, колючий,
Вдруг резко ударит, тряхнет сучок,
И закачается бурундучок,
Повиснув навек меж землей и тучей...

Случалось, сова или хорь встревожит,
Он храбро умел себя защитить.
А подлость вот черную пережить
Не каждое сердце, как видно, может.

Эдуард Асадов
Яшка (1968)

    Учебно-егерский пункт в Мытищах,
    В еловой роще, не виден глазу.
    И все же долго его не ищут.
    Едва лишь спросишь - покажут сразу.

    Еще бы! Ведь там не тихие пташки,
    Тут место веселое, даже слишком.
    Здесь травят собак на косматого мишку
    И на лису - глазастого Яшку.

    Их кормят и держат отнюдь не зря,
    На них тренируют охотничьих псов,
    Они, как здесь острят егеря,
    "Учебные шкуры" для их зубов!

    Ночь для Яшки всего дороже:
    В сарае тихо, покой и жизнь...
    Он может вздремнуть, подкрепиться может,
    Он знает, что ночью не потревожат,
    А солнце встанет - тогда держись!

    Егерь лапищей Яшку сгребет
    И вынесет на заре из сарая,
    Туда, где толпа возбужденно ждет
    И рвутся собаки, визжа и лая.

    Брошенный в нору, Яшка сжимается.
    Слыша, как рядом, у двух ракит,
    Лайки, рыча, на медведя кидаются,
    А он, сопя, от них отбивается
    И только цепью своей гремит.

    И все же, все же ему, косолапому,
    Полегче. Ведь - силища... Отмахнется...
    Яшка в глину уперся лапами
    И весь подобрался: сейчас начнется.

    И впрямь: уж галдят, окружая нору,
    Мужчины и дамы в плащах и шляпах,
    Дети при мамах, дети при папах,
    А с ними, лисий учуя запах,
    Фоксы и таксы - рычащей сворой.

    Лихие "охотники" и "охотницы",
    Ружья-то в руках не державшие даже,
    О песьем дипломе сейчас заботятся,
    Орут и азартно зонтами машут.

    Интеллигентные вроде люди!
    Ну где же облик ваш человечий?
    - Поставят "четверку", - слышатся речи, -
    Если пес лису покалечит.
    - А если задушит, "пятерка" будет!

    Двадцать собак и хозяев двадцать
    Рвутся в азарте и дышат тяжко.
    И все они, все они - двадцать и двадцать
    На одного небольшого Яшку!

    Собаки? Собаки не виноваты!
    Здесь люди... А впрочем, какие люди?!
    И Яшка стоит, как стоят солдаты,
    Он знает, пощады не жди. Не будет!

    Одна за другой вползают собаки,
    Одна за другой, одна за другой...
    И Яшка катается с ними в драке,
    Израненный, вновь встречает атаки
    И бьется отчаянно, как герой!

    А сверху, через стеклянную крышу, -
    Десятки пылающих лиц и глаз,
    Как в Древнем Риме, страстями дышат:
    - Грызи, Меркурий! Смелее! Фас!

    Ну, кажется, все... Доконали вроде!..
    И тут звенящий мальчиший крик:
    - Не смейте! Хватит! Назад, уроды! -
    И хохот: - Видать, сробел ученик!

    Егерь Яшкину шею потрогал,
    Смыл кровь... - Вроде дышит еще - молодец!
    Предшественник твой протянул немного.
    Ты дольше послужишь. Живуч, стервец!

    День помутневший в овраг сползает,
    Небо зажглось светляками ночными,
    Они надо всеми равно сияют,
    Над добрыми душами и над злыми...

    Лишь, может, чуть ласковей смотрят туда,
    Где в старом сарае, при егерском доме,
    Маленький Яшка спит на соломе,
    Весь в шрамах от носа и до хвоста.

    Ночь для Яшки всего дороже:
    Он может двигаться, есть, дремать,
    Он знает, что ночью не потревожат,
    А утро придет, не прийти не может,
    Но лучше про утро не вспоминать!

    Все будет снова - и лай и топот,
    И деться некуда - стой! Дерись!
    Пока однажды под свист и гогот
    Не оборвется Яшкина жизнь.

    Сейчас он дремлет, глуша тоску...
    Он - зверь. А звери не просят пощады...
    Я знаю: браниться нельзя, не надо,
    Но тут, хоть режьте меня, не могу!

    И тем, кто забыл гуманность людей,
    Кричу я, исполненный острой горечи:
    - Довольно калечить души детей!
    Не смейте мучить животных, сволочи!