Книга «Рукописи Волкодлака 2»
В ДРУЖБЕ НЕ МОЖЕТ ЗАВИСТЬ «ЧЁРНАЯ» БЫТЬ С «БЕЛОЙ»
(к неопубликованным фотографиям Анны)
Фотокомментарий №051
Винтаж узора трансформировался в волны,
застыв навек орнаментом на фотоснимке...
Зверь влился в трепет волн, подобно невидимке —
тающей ноткой средь звучания валторны,
так подчеркнувшей ночи крымской торжество
иль сумрака вечернего благочестивость...
«Нет, это всё-таки цикад певчих ретивость:
слегка умерим Волкодлака хвастовство!» —
шепнула роза завиткам из серпантина,
уже очаровавшему настолько листьев цвет
сияньем золота, что всем им дела нет
до укоризны роз — их не влечёт картина
на ткани — из шёпота Хищника — холста:
там проступила средь мазков-слов красота
Анны и Юлии... и красок чистота
ясна и розе стала, как рифм простота:
Красавцы-моряки, в перчатках снежно-белых,
застыли статуями с розой белой, с красной...
Любая женщина здесь выглядит прекрасной
в эскорте воинов, столь мужественно-смелых
вкупе с кокардами, с нитями аксельбантов;
в форме, расшитой галунами золотыми;
со сталью кортиков у поясов; словно влитые,
погоны на плечах — немало, знать, талантов
у модельеров есть известных и стилистов,
что превратили в офицерскую элиту
живые манекены - и в девушек свиту,
столь очарованных надёжностью артистов!
А ведь они, увы, всего лишь просто люди:
в них мистики нет колдовской и Тантры нет;
их устремленья душ не излучают свет,
что преподносит яблоком, с каймой на блюде,
из мрака тьмы Хищник, невидимо смотрящий
за спинами эскорта девичьих фигурок
(да убоится басурман иль нехристь-турок
времён Очакова, иль кто-то настоящий...) —
Богине-Анне, в её греческой тунике,
что выглядит сейчас столь выигрышно рядом
с моряка формой, — вместе с розой, — как нарядом,
тот, кто хранит молчанье гробовое в крике
беззвучном от того, что сам, увы, не может
локтем своим Анны груди слегка коснуться,
заставив сердце птицей счастья встрепенуться...
Зверя столь человеческая ревность гложет
к тем самозванцам — офицерам в форме флотской,
что предложили женским пальчикам свой локоть?
Рыком блеснул по клыкам пасти лапы коготь,
изрезав в кровь желание похоти плотской:
«Не выбрать мне из двух зол меньшее — как быть:
вздыбленной шерстью обернуть прикосновенье
Аннушки ножек... иль признать злобы решенье:
за Анной с Юлией зрачками сумрак вскрыть;
прицелом лазерным все цели обозначить;
с запахом Анны ожиданьем смерти слиться,
чтобы никто не смел и взглядом ошибиться,
Анны покой-уют решив переиначить
в дань удовольствий хамских, как в предоставленье
себе, любимому, потехи — ужас видеть
в девичьих взорах... но кто вздумает обидеть,
собственное представив — в миг! — уничтоженье?»
В волну прибоя превратился вдруг орнамент,
пеной из слов взмывая, снимок обмывая
буквенной влагой слёз, и стоном накрывая,
обрушившемся на лист, холст или пергамент:
«Я — твой Хранитель, Ань... и ты меня не бойся!
Демоном-Оборотнем всласть меня считая,
чужая Анна из «ромашкового рая»
сама же роется — тишком! — в мыслях моих?
Иль превратился в Волкодлака маньяк-псих,
Али-Бабой забывший зов: «Сезам, откройся?»
|
