СЦЕНЫ ИЗ РИМСКОЙ ЖИЗНИ
Действие происходит поздним вечером в садах Лукулла, сейчас это место называют сады Пинчо.
ПРОЛОГ
Произносится императором Клавдием. Негромко, задумчиво, как бы нехотя. Не подразумевает слушателя. Годы правления кому угодно привьют стойкое отвращение к публичности и речам, а император и до этого был нелюдим. Кроме того, как человек пишущий, вслух он немного мямлит. Стихотворную часть текста он читает по бумажке.
Клавдий
А я считал, что хуже будет, принцепса
не оставляют думы и печали о
трудах правленья, ухищреньях всяческих;
дела опасны для непосвященного,
а он в них разумеет, свел концы, связал
и зрит узор единый, государственный.
Кому рассказать! Всю жизнь при власти или около нее, а так ничего и не понял, как она совершается. Старый Август считал меня дурачком, а потому иногда говорил при мне откровенно, во всяком случае настолько, насколько этот тихий и очень умный человек способен был на откровенность. Так вот, старея, он все больше ужасался, думая о силе своей удачи. Никакими разумными доводами нельзя ведь объяснить, почему все так хорошо у него получалось.
На вершинах власти вера в богов естественна.
Как проклятый, весь день и ночь бессонную
рассчитываешь: чем унять сенаторов,
когда поднять налог, прямой иль косвенный,
где город строить, как врага кичливого
взять силою, как друга – хитрой ловкостью.
В известиях разброд, противоречия –
сопоставляешь, делаешь политику.
Может, и нет никакой политической науки, а я, как Сократ, знающий, что ничего не знаю, и есть идеальный политик. И обойдусь как-нибудь без излишнего везения.
Да вот еще законы. Десяти таблиц
не хватит – дополняй, законодательствуй.
Как жить по ним? Вот все и судят, рядятся,
клянутся, врут, кричат, приводят доводы –
давай им суд, давай им справедливости.
Вот что прочтут изо всего наследия.
В ранней молодости я думал, что, изучая труды историков, смогу понять механизм происходящего, что Геродот объяснил нам, как надо побеждать варваров, а Фукидид – как ладить или воевать с соседями. Теперь, когда я не могу так думать, я сам начал писать историю.
А праздники, а зрелища, процессии!
Шагаешь, смотришь и священнодействуешь,
теряешь время – только удивительно:
ну ладно я, ну мне деваться некуда,
а остальные? Им зачем, что гонит их
на стадионы, в храмы и на форумы?
Да, если боги действительно существуют, то всем нам придется ответить за скоморошество перед их алтарями.
Вот так, пока не сменят, не убьют пока,
ни книжку почитать, ни выпить лишнего.
Грустил я, ужасался: нет привычного
мне обихода, на виду приходится
все время быть. «Вот он, вот он, вот Клавдий наш!» –
кричит, ликует чернь, нигде не спрятаться.
Не удавиться ль мне от этих почестей,
задумывался – и наметил балочку
в своем дворце удобную и прочную.
А вот привык… Ничем не хуже прочих дел
порядочному человеку власть дает
свободу, время – пользуйся, ты в силе, и
ты никому не должен, все тебе должны.
Почему всем им так приятны аффектация и чрезмерность? Может, это положение мое гарантирует, что вокруг по любому поводу из кожи вон лезут? Должны ведь понимать, что я этого не терплю. Нет – либо извиваются по полу в пароксизмах раболепия, либо, если стоики и жаждут посмертной славы, хамят в лицо; в общем, те и другие по-разному уговаривают: «Пни меня! Растопчи меня!» – и обижаются, когда реагируешь меньше положенного.
Не меньше я теперь пишу, работаю,
чем в прошлой, частной, жизни. Там выгадывал
свободную минутку – так же здесь ищу
уединенья, так же получается.
Как нелепо они разукрасили сад, а было ведь вполне приличное место.
ПАРОД
На сцену выходят неряшливо одетые люди с посудой и метелками в руках.
СТРОФА 1
Не успеваем:
был ненадежный срок
даден, урезан,
исчислен –
труды не впрок.
АНТИСТРОФА 1
Время в заботах
быстрой водой течет;
не успеваем –
значит,
и так сойдет.
СТРОФА 2
Дело простое,
не требующее ума;
дел всяких мелких,
нам предстоящих, тьма –
так незаметно
жизнь и сведем на нет.
Предводитель
Мало ль другого
дела для юных лет?
АНТИСТРОФА 2
Хлопоты эти,
чай, не хужей иных,
пьяны зато мы
чаще всех остальных,
спросу немного
с нас – ни добры, ни злы.
Предводитель
Ну, шевелитесь,
жулики, псы, ослы!
СТРОФА 3
Никогда вин
не пивал тех,
чей тащу полн
и тяжел мех.
Дорога их
старость, тих плен,
выпьешь чуть – и
навесе-ле.
На столах – ромб,
всякая снедь –
не съедят всё,
пропадет ведь.
АНТИСТРОФА 3
Сад в огнях весь,
хороша ночь,
погулять здесь
я бы не прочь.
Недурна мысль!
Кто считал сам?
Как узнать: гость
или так – хам?
Всякий раб смел
и на все гож;
всякий сброд пьян –
ну а мы что ж?
ЭПИСОДИЙ 1
Клавдий прохаживается по саду, который приготовлен для последующих торжественных событий. Император не скрывает своего лица, но никто не обращает на него внимания. Что суетящиеся прислужники думают о нем? Ну ходит человек и ходит, кто знает, что ему надо. Может быть, он из приглашенных, боится упустить дармовую выпивку, вот и пришел так заранее. Хотя нет, на опытного питуха он не похож. Может быть, провинциальный поэт, сочинивший торжественную оду или какой гимн, твердит его теперь наизусть для памяти и надеется прочесть подороже на празднике. Нет, на поэта он тоже не похож. Наверное, праздный мыслитель из тех, кто считает себя особенно обиженным нынешними временами, вот и пришел посмотреть на тех, кого времена не обидели, а даже наоборот. Придя к таким выводам, рабы не сильно ошиблись.
Предводитель служителей подходит к Клавдию и, не узнавая императора, заговаривает с ним. Возможно, он только делает вид, что не узнает. Нет ничего подлее и разнообразнее, чем хитрости маленького человека.
Предводитель
Приветствую, почтеннейший, ты кто таков?
Откуда держишь путь? А впрочем, если ты
не хочешь отвечать, так и молчи себе –
или придумай имя в меру знатное,
но и не чересчур, чтоб мог поверить я,
и к нам иди; здесь смешанное общество
на свадьбу собирается – таким, как ты,
местечко есть почетное. Скажи одно:
ты наш или не наш?
Клавдий
Смотря кто женится.
Кому я свой – обрадуется, встретив здесь
меня среди гостей, а на чужом пиру
мне, старче, делать нечего.
Предводитель
Незваный гость,
иль ты хитришь, иль прибыл из глуши такой,
где не интересуются политикой,
подробностями власти, полусонною
живут где жизнью, наших бед не ведая.
Весь Рим гудит, как улей, слухи всякие
распущены, все спорят, чем окончится,
какою кровью эта свадьба шалая,
а ты ни сном ни духом?
Клавдий
Кровь известно как
на брачном ложе льется…
Предводитель
Будет лучшею,
клянусь Венерой, эта шутка свежая
здесь нынешнюю ночью. В древней древности
невеста наша простыни запачкала.
Должно быть, так, но как-то мне не верится,
чтоб наша блядь была когда-то девственной, –
наверно, родилась уже готовою,
опробованной, знаемой, надкусанной;
а вот жених – тот, может быть, и девственник;
темны пути Гимена, если этот бог
сбирает свои жатвы на чужих полях,
где сеяно не для него, где ветер лих
нес семена по-над землею выморочной.
Клавдий (перебивая)
Да ты, старик, прям ритор: сколько сказано,
а смысла нет как нет. На пир здесь свадебный
кто созывал народ? кому, подвыпив, петь
эпиталамы будем? что за дело всем
до жениха с невестой? для кого Гимен
готовит, стелет ровно ложе брачное?
чьей крови ждут квириты, если девства нет?
А то и выпить хочется, и некому
счастливых лет желать. С какой голубкою
какому голубку сегодня спариться?
Рассказывай сначала.
Предводитель задумывается, стоит или не стоит говорить. Очевидно, что разумнее и безопаснее будет смолчать, но его как будто что-то нудит, что-то подталкивает. Страсть как хочется все рассказать и посмотреть, как будут слушать.
Предводитель
Ладно, время есть.
Империю сегодня поимеет тот,
с жены кто сдернет одеяло брачное,
поймает суку на крючок, проткнет ее…
Клавдий
Какую суку?
Предводитель
Мессалину.
Клавдий
Шутка-то
нехороша.
Предводитель
Уж как шутил Калигула
про то же, чести вор, Приапа первый жрец,
а и ему сейчас, должно, тошнехонько
в безвидных, мрачных, хладных безднах Тартара
глядеть сюда.
Клавдий
О да, шутник он славный был.
Предводитель
Но помнил, кто он есть, – со страхом шуточкам
его смеялись мы, но не над ним: самим
размахом преступлений он возвысил Рим,
он Мессалину взял в добычу похоти
как мОгущий, как властвующий; сил игра
к нему влекла – бессилья не прощает Рим.
Клавдий
О чем ты вспомнил! Шутки те отшучены,
невиннее здесь будет, сапожок-то мы
стоптали, сбили, скинули, и в добрый час
при Клавдии всем лучше.
Предводитель
Вот у Клавдия
рога на диво были, хороши рога!
Украшенный женою, он, красив и толст,
нес груз любви, а нынче все меняется:
он, может, сбросит шлем ветвистый, блещущий,
а может, на двоих делить подельникам,
здесь породненным общею супругою,
придется ношу.
Клавдий
Что болтаешь?
Предводитель
Утречком,
лишь только Феб взошел, был Мессалиною
обет любви и нерушимой верности
Силану дан, мальчишке никудышному.
Теперь верна обоим. Будет крепче сеть
вдвойне священных клятв, троими даденных.
Клавдий
А что жрецы?
Предводитель
Да что с них взять? Поморщившись,
благословили дивный упряг тройственный
за лишних сто сестерциев.
Клавдий
Не мало ли?
(Предводитель, не особенно стараясь прятать лукавую ухмылку, посматривает на Клавдия, но тот абсолютно невозмутим.)
А что же император? Приглашен сюда?
Что думает? Как смотрит? Что готовит он?
Предводитель
Давно как в полудреме славный Клавдий наш,
не различает ничего, вокруг себя
творящегося, – так и сгинет, сонного
зарежут; пусть пока блудит, куражится,
играет Мессалина, но закончатся
поутру игры, протрезвеет – дальше что
ей делать? Не простят такого, выбор прост:
погибнуть с новым мужем или старого
избыть; не остановится: взяла разбег,
цель и спасенье власть ей.
Клавдий
Планы хищные
у ней всегда – до дела не дойдут никак,
и нынче ничего не будет, Клавдия
она не тронет, он же… он не станет мстить,
не бойся; успокоятся, и далее
нам жить, как жили, мирно.
Предводитель
Время Клавдия
так бедно на события, что свару мы
ждем с интересом. Тихий ход истории
наскучил нам, на волю сильно хочется,
пожить, побаловаться – для богатого
спокойствие приятно, нужно, дорого,
а что оно для бедного? – Расстройство и…
Калигула нам ближе, чем сегодняшние.
Предводитель и Клавдий смотрят друг на друга долго и внимательно, но ни тот ни этот не желает сбросить маски и поговорить откровенно. Они правы – лучше притворяться.
Предводитель
Ну что, ты остаешься?
Клавдий
Остаюсь.
Ты спрашивал: я наш или не наш, –
не зная, что ответить, я смолчал,
а вот сейчас я понимаю: наш.
Предводитель
А с чьей ты стороны – от жениха?
Клавдий
Я от невесты.
Предводитель
Ладно, отдыхай,
ешь-пей, а мне пора, чтоб подготовить
торжественные гимны.
К ним подходят остальные прислужники. Они выстраиваются в виде хора и начинают. Поют плохо, но с душой.
ХОРОВОЕ ДЕЙСТВО 1
СТРОФА 1
Смерть успокоилась,
казни отменены,
ни безумия больше
и ни большой войны;
лишь на границах
победоносный флот,
власть расширяя Рима,
пустынной водой идет.
АНТИСТРОФА 1
Время затихло,
история истекла,
связно рассказана,
будто такой была;
жизнь хороша,
не опасна и не трудна,
жизнь – это время,
отнятое у сна.
СТРОФА 2
Притопывал, старался
сапожок, сапожок,
отстукивал по камню
каблучок, каблучок,
поцокивал вертлявый
язычок, язычок.
Хо-ро-шо!
АНТИСТРОФА 2
Сносился, прохудился
сапожок, сапожок,
о камушек стесался
каблучок, каблучок,
щелк – прикусил вертлявый
язычок, язычок.
Хо-ро-шо!
СТРОФА 3
Спокойные настали времена,
страх отступил; надеяться никто
не смел, не мог – исход благополучный
почти что чудо. Поживем пока,
богов благодаря, раз волей вышней
отпущены на волю, спасены.
АНТИСТРОФА 3
Такое время – тишь, да гладь, да гниль;
запродана, сторгована страна,
оподлилась – гори оно огнем,
спокойствие такое! Сплоховали:
предатели нас бросили здесь жить,
отняв оружье, кровь захолодив.
ЭПОД
Эхма, было б денег тьма,
купил бы себе усадебку,
честным пирком да за свадебку,
а без денег – тоска-а-а-а,
тощища,
скучно, трезво проходит день,
дела выгодного нигде
не сыщешь.
Смех один базарная толкотня:
все сторговано, запродано, а с меня
нало-о-о-ги,
я – гражданства римского гражданин,
а достатка, достоинства… Смех один,
что в тоге…
Чем бы таким кровь разогнать, раз можно пожить еще?
Кого зажать, прижать, кого пощекотать ножом?
Тёмно нам ночкой – так город себе зажжом;
денег добыть – тем более хорошо:
с рыжьем, брат,
всюду пустят – раззудись плечо, размахнись рука,
как начнем гулять из кабака и до следующего кабака,
жизнь, которая пьяна, сыта и легка,
живьем брать.
Ох, каков-растаков наш римский смешной народ!
То сидел-посиживал сиднем год,
то теперь – вольность.
Не дрожи, толстяк,
раз ножом – пустяк,
умирать-то придется и так и так
больно.
Предводитель
(Следующий ниже текст он исполняет, надеясь выдать за свой, но Клавдий не тот человек, чтобы с первых же строк не узнать стихи Сенеки. Этот интриган и богач, заслужив легкую опалу, проживает теперь на Корсике и, пользуясь молчаливым попустительством властей, рассылает подметные письма с философскими рассуждениями и отрывками из собственных трагедий, где в качестве резонера не стесняясь выводит самого себя, и даже, чтоб не перепутали, под собственным именем.
Сослали Сенеку недавно, и причины ссылки должны были запомниться, – скандал был громкий, – так что совершенно непонятно, откуда взялась версия, что пострадал он за свою философскую публицистику, за нравственную, так сказать, позицию. Лишь немногие еще помнят, что в действительности наказан он за блудное сожительство с девицей из императорского дома.
Над ним бы потешаться, а его читают и даже заучивают наизусть – хотя есть в Риме и настоящие поэты.)
Я долго жив, я помню времена
Тиберия, Калигулы: лилась
обильно кровь, доносчики плели
свои тенета; доблесть, красота,
богатство, слава, древний род, заслуги,
удача обрекали верной смерти,
а смерть казалась только избавленьем
и оправданьем. Были времена
тяжолые, но правильные: Рим
задумался тогда, куда идет,
припомнил, чем он был, и нам мелькнула
нежданная надежда. В час, когда
несчастный Гай погиб, мне показалось –
Рим цезарей исчез, позорный строй
рассыпался, и, захлебнувшись кровью,
последний наш тиран нам дал свободу.
Не получилось. Все могло пойти
иначе, лучше, но тупая чернь,
но наша трусость… Как мы в дни лихие
от ужаса за прошлое цеплялись,
Республику под пыткой вспоминали,
а страх прошел – не помним ничего;
история окончилась, где смерть
и доблесть разошлись в своих путях;
мы, выбравшие жизнь, живем позорно –
а был ли выбор лучше?..
Клавдий
Эпоха окончилась смут и войн,
время твое прошло, –
плыви спокойно, на прихоть волн
надеясь, оставь весло.
Теперь не с буйным морем народ
сравню, а с движеньем вод,
попутных всякому. В свой черед
все здесь ко дну пойдет.
Твои молитвы не слышат там,
не исполняют просьб
жалких и тихих, душа пуста,
время и дело врозь.
Твой голос как-то еще звучит –
плохо ли, хорошо.
Вот до чего ты, старик, дошел –
до воя и слез почти.
ЭПИЗОДИЙ 2.
Сады наполняются людьми вполне определенного пошиба. Несмотря на готовящееся обильное угощение, многие пришли уже в готовом виде. А впрочем, похоже, это их обычное состояние. Приличных гостей на этой свадьбе нет. Вообще, несмотря на общую бесшабашность и опьянение, чувствуется, что мероприятие не удалось, провалилось. Как ни странно.
Мессалина, здоровая бабища лет 40-45 с приятным одутловатым лицом, заметно нервничает. Она славится умением пить не пьянея, но сейчас ей надо забыться, и она хлещет стакан за стаканом – ноги и язык заплетаются, но голова ясна, как никогда, и потому так страшно. Жених, кажется, единственный, кто доволен всем происходящим; впрочем, о нем и раньше говорили, что он набитый дурак. Он прохаживается между столами, надменно поглядывая на гостей. Вероятно, желает показать себя со всех сторон в момент великого триумфа. Вся неприличность совершаемого действа ему непонятна. Опасности он тоже не ощущает. А зря.
1-й гость
Бывали мы на свадьбах и почище –
заради правды можно помянуть
Тиберия, Калигулу… Бывали-с.
А это что? Позор один: в саду,
как будто деревенщина. Не знаю,
к чему вся эта мода на крестьян
и их привычки. Это все Вергилий!
Так скоро мы и пахнуть станем в Риме
навозом, по-крестьянски. Красота…
Бывали мы на свадьбах не таких –
чем удивить решили…
2-й гость
А чем здесь угощают, я вас спрашиваю?
Я эту снедь в грош не ценю, поставленную
на стол нам. Где же рыба свежевыловленная,
за час, не больше, до подачи выпотрошенная,
где устрицы большие, где разделанный
фригийский рябчик?..
3-й гость
И массик, и Опимиев цекуб –
всё консульские вина, – эту сволочь
таким поить нельзя; и как ты, Либер,
забрел сюда с такою драгоценной,
обильной ношей? Дорого, поди.
Но, воля ваша, не люблю я эти
изысканности: после них наутро
такая неприятная отдушка,
такое послевкусие, что лучше
простое наше вейское – конечно,
кислятина кислятиной, но мне
привычнее, мне этот мерзкий вкус
вкус Родины напоминает. Лей
фалернского мне, мальчик. А воды –
воды не надо, так попью, всухую.
4-й гость
А он когда узнал об этой свадьбе,
то даже не расстроился – напротив,
лукаво улыбнулся и шутить
изволил так: простой кусок металла,
медь бросовая, если побывает
под тяжким государственным чеканом,
приобретает стоимость иную,
добавочную; Клавдий, свой чекан
использовав не раз на Мессалине,
ее теперь пускает в оборот
по-новому желанной. Широта
подобных взглядов необыкновенна.
5-й гость
Чушь это все, наверное, не мог он,
наш свин, сказать такое: слишком глуп;
другой, наверно, кто-то отличился,
а этот приписал себе…
6-й гость
Подумать только: я ее ебал…
Как постарела, выцвела, одрябла
и старостью воняет – как же быстро
у женщин жизнь проходит! А была
вполне себе…
Мессалина (поднимается и, слегка пошатываясь, начинает речь)
Какая смесь людей! По Риму собраны
все шалуны, скоты, подонки общества,
а прочих звали, чистых… Но и так хорош
наш праздник; пусть же варварская музыка,
тяжолая, созвучий томных полная,
волнует кровь. Богатые, азийские
плоды лежат на блюдах; злато-серебро
сверкает, все прекрасно, безобразно все –
готова ночь для праздника разгульного,
горят огни, ешь-пей – глотка последнего
не вспомнивший счастлИв своим забвением...
Все через край – вино и ласки потные;
кого куда – не важно: ты, тебя; идут
Венера с Вакхом под руку. Гимен, Гимен,
мы и тебя сегодня славим – тихими
ты шел путями, нежный, целомудренный,
а вон куда зашел. Не бойся, глупенький,
мы не обидим – разными вареньями
накормим да научим тем премудростям,
которых знать тебе не полагается,
а нынче можно.
(Пьет.)
Виденья ночи прОклятой
скользят своим путем, костлявых лярв следы
я вижу, вижу явственно; не чистою
всходила к алтарю – и что? – жива пока,
а значит – пить, и остального досыта.
(И снова пьет.)
Легкие и смелые
слова звучат, я завтра отрекусь от них –
политикой займусь да целомудрием.
(Силан подходит к Мессалине и начинает ее тискать, она его пьяно и размашисто отталкивает.)
Отстань, дурак.
Что ты думаешь – выиграл, приз вон готов?
Не надейся в игре на Венерин бросок;
никогда, никому по долгам не плачу –
как хочу, так даю; ты красив, ты пригож,
а тоску я размыкаю, страсть разочту –
холодна стану; в свежих волнах
унизительной страсти омывшись, вздохну
отрешенно, свободно – чиста и честна.
Вот такая здесь свадьба; подземным богам
посвящаю тебя – ну а я не умру,
я живуча и зла, я такая.
Разговоры гостей становятся все более раскованными. В этот раз речи ведет второе полухорие.
7-й гость
Порастерял Гимен, идя на свадебку,
весь пыл, все силы, выплеснулся пламенем
на длительных привалах, на ночевках, где
не спать же одному, одной – вповалку сон
усталых валит; после смерти Августа
нет свадеб настоящих, целомудренных,
торжественных, с неистовою силою,
стесненною до брака, ожидаемых.
Разврат и грязь! Рим был великим городом,
пока под брачным покрывалом девственность
шла к алтарю…
8-й гость
Всюду ущерб и запустение. Где они нашли таких мелких устриц, как их разглядели? Все на столе должно быть уместно и неслучайно. Павлин должен быть с Самоса, журавли – из Персии, козленок – из Амбракии, устрицы – из Тарента (а там такой дрянной мелочи не бывает), рябчики должны быть фригийские. Кто этого не знает или не соблюдает, не может считаться цивилизованным человеком; он – варвар, будь он хоть прямым потомком Анхиза и Афродиты. И кто так готовит сырный пирог?.. Рим был великим городом, пока здесь знали толк в еде.
9-й гость
О боги, как я устал, как же я устал! Сил нет смотреть на все эти праздники, торжества, на всю эту слишком развеселую жизнь. Главное – вовремя напиться, а там будет легче. Вот я и пью. Каждый день пью и уже почти ни на что не жалуюсь. По-скифски пью, полными чашами. Пью и блюю, блюю и пью. То одно, то другое. Вот и занятие на весь день. Пью во имя Вакха, а блюю во имя кого? Наверно, во имя Меркурия, ибо после того, как поблюешь, можно дальше пить, а это увеличивает обороты виноторговцев. Мальчик, фалернского мне. Да запомни, дурак: воды не надо.
10-й гость
Должно быть, не Гимен, должно быть, Плутос
здесь властвует; нельзя же задарма
жизнь погубить, а эта свадьба – гибель
для паренька; невесте хоть бы хны,
а он всерьез готовится стать мужем,
надеясь на приданое, он скоро
обманется, а как сейчас хорош
и горд собой. Недолго ему тешить
надеждами себя.
11-й гость
Гаденыш, мелкий пакостник, так смотрит,
как будто мне не ровня! Чем он горд –
мордашкой милой да женою новой,
которая уж ищет поновей?
Других путей наверх как будто нет,
вот все и лезут к этим старым бабам;
пора и мне, да только поумней
обделать дело и поосторожней.
12-й гость
И я бы мог быть с ней сейчас, тугую,
раскормленную плоть под платьем тискать,
я был бы пьян, я б зависть возбуждал
во всей вот этой черни, дальше – больше.
И я бы мог, как шут на…
Клавдий смотрит на происходящее внимательно и безо всякой ажитации, как будто и не о нем речь. Почти не ест и не пьет; он очень увлечен и слушает гостей с явным удовольствием. Посредине их болтовни он начинает тихо улыбаться, лицо его делается по-детски открытым, почти красивым.
Председатель
Настало время нам святых богов молить
о счастии и о благополучии
для молодых. Им поборай, Гимен, в делах
ночных, веселых, дай им плодородия
и долгих лет в любви и во взаимности…
Мессалина (перебивая)
Что ты несешь, какое еще плодородие?
Пусти, я сама.
(Смотрит презрительно и с вызовом на гостей, замечает среди них Клавдия и как-то сразу успокаивается. С этого момента она перестает замечать всех остальных и даже своего незадачливого жениха; есть только Она и Он, Он и Она – Клавдий и Мессалина. Начинает петь; голос у нее хрипловат, но приятен.)
Я, Гимен-Гименей, пьяна.
Хочешь пьяную, муж мой? На!
Всем наскучила, всем дала –
я осталась, какой была:
не невестою, не вдовой,
а в груди-то огонь – хоть вой.
Окрутили нас неспроста,
у судьбы рука нечиста,
страшной верностью я тебя
погублю, погублю себя.
Я, Гимен-Гименей, пою
сильным голосом, мать твою.
Клавдий (запевает, не вставая с места; остальные гости старательно не замечают начавшегося диалога)
Я, Гимен-Гименей, устал,
вдоль душа, поперек пуста,
нет предела моей судьбе,
вся досталась она тебе.
Эта женщина мне дана,
с нею смерть моя не страшна,
с нею жизнь моя не мила:
ты, любимая, всем дала.
А живем-то мы лучше всех –
прочим на смех, себе на грех,
Я, Гимен-Гименей, пою,
а закончу, так и убью.
Клавдий и Мессалина (вместе)
Крепко вяжешь свои узлы,
приговоры точны и злы,
погубитель, тяжолый бог,
ты к другим-то не слишком строг –
отпускаешь, – а нас в любви
со всей силы благословил.
Мы, Гимен-Гименей, давно
телом, духом, душой одно.
Покровительствуй нам, держи
нашу сторону; две вожжи
направляют сугубый бег
наш, Гимен-Гименей, к тебе;
наши беды не ходят врозь,
нас ославили вкривь и вкось,
по твоим мы сойдем делам
к всем, Гимен-Гименей, богам
Орка жадного – но и там
вяжешь нас по рукам-ногам.
Наши тени скользят путем
невозвратным твоим – вдвоем.
Мессалина
И ты здесь…
ХОРОВОЕ ДЕЙСТВО 2
Гости вскакивают с мест, праздник постепенно превращается в то, чем он и должен был стать, – в разнузданную, дикую вакханалию. Поют – о боги, как отвратительно они поют!
СТРОФА 1
Эх-ма, было б денег тьма!
А и так хороша
моя жизнь, гроша
ломаного не стоящая, –
я живу-поживаю, чего еще…
АНТИСТРОФА 1
Эх-ма, было б денег тьма!
Зарвалась душа,
всё хватать спеша,
ошалевшая, в голос воющая, –
отовсюду путь как с побоища.
СТРОФА 2
Все было, как надо:
брачное покрывало,
жертвы богам,
свадебный пир,
суета музыкантов,
проезжих актеров,
ложе,
усыпанное цветами,
дыхание наслаждения,
благословенное утро.
АНТИСТРОФА 2
Жаль,
что ум, зараженный модным неверием,
скользит по поверхности,
не ощущает кощунства и святотатства
этой свадьбы,
этих обрядов,
этой ночи любви.
Жаль, что, привыкнув
к такой варварской грубости восприятия,
мы утратили самую суть наслаждения.
Пряность и соль не чувствуются нашим безвкусием.
Живем как животные, безгрешную теша похоть.
ЭПОД
Сад в огнях весь,
хороша ночь.
Мессали-на
с нами не прочь.
Кто здесь враг, кто
(если есть) друг –
все равно нам,
собирай в круг
всяких, кто смел;
заведем песнь –
сплошь одна брань,
а глядишь – лесть.
А хозяй-ки
горяча страсть,
на зелен мох
с нею мне пасть.
Хохот на-взрыд
и на весь сад –
не строга, нет,
женщин кра-са.
Не робей, пой,
наливай, пей,
напоказ блуд –
засади ей.
Из таких мест
путь прямой в ад!
Хороша ночь,
весь в огнях сад.
ЭПИСОДИЙ 3
Клавдий и Мессалина оказываются одни, толпа гостей отступает, расступается. Говорят они спокойно и устало. Кажется, продолжается какой-то бесконечный, бог знает когда начатый диалог.
Клавдий
Ну, здравствуй, дорогая. Что за вид такой?
Опять пьяна.
Мессалина
Мы свадьбу, знаешь, празднуем,
а это дело – ик! – не терпит трезвости.
Я для тебя, для гостя для почетного,
так расстаралась…
(Клавдий пытается уклониться от объятий, но у него это плохо получается. Они долго взасос целуются.)
И вот ты здесь, и я тебя хочу –
хочу, ты зря не веришь; мне любовь
несчастная досталась – кто тебя
еще полюбит?
Клавдий
Так я нехорош?
Мессалина
Тяжол, смешон, умен – плохая смесь,
таких не любят.
Клавдий
Ты же полюбила.
Мессалина
Сама не понимаю как.
Клавдий
Забавно.
И как, и с кем ты только не устала
доказывать любовь свою ко мне.
Не понимаю, как попался, как?
Все знали, не глупее прочих был,
ты не скрывала – как я мог попасться…
Клавдий внешне еще спокоен, но чувствуется, что нервничает, и сильно нервничает. Мессалина гладит ему руку.
Я думал: образуется со временем.
Немолода, вся на виду, и кровь не так
должна быть горяча, а власть не больший ли
соблазн, чем блуд? И столько было всякого,
что можно и насытиться, – усталая,
придешь, вздохнешь, на грудь склонишь мне голову;
где я твой Гай, там ты моя… – не думали,
давая эту клятву, что услышана
и принята она.
Смеются все, гогочут, тычут пальцами:
гляди, гляди, бесстыдница слепца ведет!
Им невдомек, какою силой зрения
любовь нас одарила.
Мессалина
Мне не долго осталось усталую плоть
в новых ласках купать, – я вернусь навсегда;
видишь сам, до чего я в сей страсти дошла,
до низов до каких, до мальчишек каких,
до каких унижений, – Венерой клянусь,
не берут по-другому, – ты прав, я теперь
никому, никому, никому, никому не нужна,
только ты меня любишь, и только тебя
я любила, люблю – не рычи, словно зверь.
Входит вестник и о чем-то тихо докладывает Клавдию.
Клавдий
Это страшная ночь – в Риме толпы людей
с приготовленным, острым оружьем тебя
ищут, злобой полны, и вся темная ночь
из конца в конец пламенем освещена
чадных факелов, криком разбужена сов,
предвещавших несчастья и правых теперь.
Ночь убийствами бредит, железом гремит.
Всем давай Мессалину, догонят – убьют.
Мессалина
А я думала – зрелище повеселит
и тебя и меня, а такая тоска
сердце бедное тронула, будто и впрямь
неизбежное горе какое-то ждет.
Клавдий
Зачем ты это сделала? Всегда
была умна, живуча, осторожна,
а тут не понимаешь, что игра
со смертью. В этой свадьбе все увидят
не дурь твою, но заговор, чтоб свергнуть
меня, не только мужа поменять,
но принцепса. И призраки измены
по Риму разошлись, готовят бунт,
не успокоить их, не напитав
тяжолой, красной кровью человечьей.
Мессалина
Зачем ты так серьезен? Все пройдет,
и заживем по-прежнему, а нет –
тогда сумеет умереть твоя
жена не хуже Брутовой, вся хитрость
невелика. Но для чего нам смерть?
Иль ты приговоришь меня, мой милый,
себя не обвинив? Мы – плоть одна
и кое-что еще…
Я думала, ты, не спросясь, меня,
невесту, уведешь от жениха
в укромный уголок. Нет? Я пошла.
Клавдий
Постой, куда? Пока я рядом, ты
жива – зарежут, если отойду.
Самоубийство – вот твоя затея!
Своим врагам ты так дала понять,
что жертва вот, готова, догоняйте,
никто потом убийц искать не станет,
все будут думать: это я послал,
и мстить я не смогу – кому тут мстить?
Из воздуха соткалась мысль, ее
подхватывают нынче все подряд:
она сыграла свадьбу, и теперь
ей нет защиты Клавдия – двумужней.
Мессалина
Скорей безмужней.
Клавдий
Сонную вражду
ты разбудила, растолкала – сколько
убийц сейчас, считающих награду
за голову твою, спешит сюда.
Ведь Клавдий щедр, и вот враги твои
подначивают, ждут и не рискуют;
весь ход вещей за них: один промажет –
так следующий, верно, попадет.
Мессалина
И ничего не сделать?
Клавдий
Ничего.
Долго смотрят друг на друга. Мессалина вспоминает, как вся эта история со свадьбой казалась ей весьма остроумной, с изрядной долей аттической соли, шуткой. Почему получилась такая пошлая и опасная глупость, непонятно – будто затмение какое-то нашло.
Только кладя последний камень, понимаешь, что дом уродлив и в нем никто не станет жить; записывая последнее слово, ясно ощущаешь, что все стихотворение, полное таланта и ума, оказалось никчемным и бездарным и никогда в нем не было ни таланта, ни ума.
ЭПОД
Мессалина
Кончено дело
темной моей любви,
жизни осталось –
хоть ее не живи.
Всякой надежды
вышел сегодня срок,
ты не услышишь
жалобу, стон, упрек.
Кто бы подумал,
кто б угадал, что так
нам расставаться?
Дальше судьба пуста.
Тут не поможешь,
но помолись богам
темным Аида,
чтобы мне легче там.
Я отпускаю –
ты отпусти меня;
спрячусь не спрячусь –
всяко убьют на днях.
Я б не хотела,
чтоб на твоих глазах, –
помни живою,
в радости и в слезах.
Смерть-то осушит
слезы, захолодит,
вынет из сердца
боль и последний стыд.
Страшно, как страшно!
Нет ничего страшней
смерти живому:
все мы в долгу у ней.
Жизнь – это место
всякой любви и тьмы,
в ней заплутали,
в ней потерялись мы.
(Сжимают друг друга в объятьях с неистовой силой, как будто это юные любовники, а не видавшая виды, да еще какие виды, семейная пара.)
Все жертвы подземным богам не впрок
были – сами сойдем
вскорости к ним; неизвестен срок –
выстрел произведен.
Клавдий
Теперь только ждать – долетит стрела,
стоять на месте, терпеть,
не зря чтоб верная плотно смерть
на тетиву легла.
Мессалина
Поднявшись на липких, черных крылах,
уметил в сердце Амур,
не промахнется – я, как была,
в грудь острие приму.
Погибну с этим, с одним из тех,
с кем было так хорошо –
не то что с тобою – делить постель.
Вот что скажу еще:
прощай, нелегкою для тебя
нежность моя была;
пришли палача; я кому дала –
все это не любя.
Клавдий
И мне недолго осталось жить:
разве полет стрелы
остановился? Летит, дрожит,
режет и рвет узлы
пряжи у парки в руках седой
в тихом ее аду.
Что ж ты наделала? За тобой
скоро и я сойду.
(Обнимает Мессалину.)
В разреженном воздухе власти –
дурно ли, хорошо –
жить мы пытались
легко и по-своему.
Так,
как никто еще здесь не пытался.
Смотри на нас на счастливых, Рим.
Не замечая обузы,
шли себе потихоньку.
Ни к чему нектар и амброзия
привыкшим к вину и хлебу.
Бог Главк – покровитель таких, как мы,
невесть как, невесть каким из ветров
занесенным сюда, на вершину мира.
Смотри на нас на счастливых, Рим.
Не принимали всерьез
всю эту жизнь
опасную, нежную, грешную –
в изысканном распутстве,
в чистой любви проводили дни,
и каждый –
как молитва бессмертным,
легкоживущим богам.
Смотри на нас на счастливых, Рим.
(Ненадолго задумывается, потом продолжает.)
Я знаю, что нельзя произнести
слова такие
нелепые, нежданные, глухие:
«Меня прости».
Мессалина
А ты не забывай меня, с другими
не лучше будет,
смерть скорая расставит и рассудит –
устанешь с ними,
намаешься и заспешишь к Аиду,
к последней встрече;
я жду тебя, к тебе нагая выйду –
вдвоем-то легче.
ЭКСОД
Император уходит. По пути он несколько раз оглядывается, но не замедляет шаг. Что тут можно сделать? Как только он исчезает из виду, на сцене появляются вооруженные люди. Хор, понимая, что сейчас начнется, покидает сцену. Мессалина явно трусит, стараясь отбежать, чем-то отгородиться от вооруженных людей. У нее еще кое-что припасено в складках платья. Вряд ли все пришедшие по ее душу солдаты вернутся невредимыми. Здесь не чертова Стоя, чтобы подыхать безропотно, как корова на скотобойне.
СТРОФА 1
Убьют, конечно: такая живость нравов
с долгой жизнью несовместима,
особенно в наших краях,
на таких высотах.
В политике лучше холод –
во всяком случае, не привлекает внимание
лишнее тех, кто пришел с оружием.
АНТИСТРОФА 1
Все простится:
глупость – пусть будет глупость,
кровожадность – пусть кровожадность,
все – только не желание счастья,
не умение быть счастливым,
не живая душа человеческая.
СТРОФА 2
Темная стихия народ,
безжалостная,
погибелью полна,
жадная
до всего счастливого,
стремится поглотить, залить его.
АНТИСТРОФА 2
Не прощает плывущих по ней,
крутобокому
кораблю гибель сулит
море народное,
воздуху сохранить до дна
никому нельзя – умираем водой.
Хор покидает сцену.
Мессалина
Сады Лукулла. Жирная земля,
должно быть занесенная из дальних
краев, где воевал любитель вишен:
на римской бы такое не взошло
азийское обилие. Светает,
уже не страшно, мысли забегают
вперед, опережают смерть: что в Орке –
выглядывают – будет. Пусто там!
Я слишком жизнь любила. Я жила
прекрасно, долго, счастливо, мне все
далось легко, я властвовала в Риме
свежо и смело, как никто не смел,
жила для счастья, для любви, хотела
потешить плоть, потешить дух, помедлить
здесь на земле в печальном сладострастье,
в необъяснимой нежности страданья.
За это и убьют нас. Милый Клавдий,
тебя гублю: жизнь слишком ненадежна
для этих вот страстей, нам не простят
и счастья, и несчастья, и того,
что нам с тобой нет никакого дела
до Рима, до народа, – только мы
и наши мысли, чувства, наша боль.
Скажи: мы были счастливы, друг мой.
|
