Мать моя родимая,
омочи глаза,
к Богу невредимая
упадет слеза.
Быстрой кровью прыскали
раны от ножа;
со следа кто рыскали,
добивать спеша,
сбились – Русь просторная
сберегла себе
вороненка черного
на потех судьбе.
***
Страшная, падучая,
смертная болезнь
вдоволь тело мучила –
а возьми исчезнь.
Все с меня глубокие
раны прочь сошли,
смертные, жестокие –
сгинули в земли.
Кличкою залатанной
обзовусь – мое
тайно имя, спрятано
в святцах, как ничье.
Только люди божии –
вор да пилигрим –
знают, перехожие,
кто прибился к ним.
***
Будет время малое,
да лихое страсть –
мне Господь пожалует
над Россией власть.
Будешь, самозваная,
милая страна,
скатерть самобраная
зелена вина.
***
Запируем-пьянствуем,
растревожим глушь
русского пространства и
русских квелых душ.
Недолго куражиться
праздником, игрой –
всем Россия скажется
суровой и злой.
***
Звон колокольный, и бежит народ
на площадь, там затопчут все следы.
А тело что – примет в нем бывшей жизни
не сохранит.
И рассуждай теперь:
царевич – нет, слуга, и непохожий.
Кто мог узнать, те – вон они, лежат
растерзаны. Сличай теперь доносы
заведомых врунов и дураков,
но преданных.
Он покидает Углич,
становится разбойником, монахом,
крестьянином и воином, святым,
живым и мертвым.
Это все и есть
народ. Так некий бес себе меняет
личины.
В каждом мимо проходящем
мерещится он: то купец заморский
по-русски говорит не как чужак,
то слишком лихо сабелькой махает
стрелец – откуда в этом немужичьем
искусстве мастерство такое, а? –
то некий черноризец рассуждает
как о своей – политике московской.
***
И долго будет он гадать:
который? тот, не тот?
Живой ли, мертвый лег лежать
у городских ворот?
Как страшно на чужом сидеть
на месте-высоте,
в тоскливую тьму-даль глядеть,
тревожных ждать вестей!
***
А там, на Западе, пуста
и суетлива мысль
вздувает чёрту паруса,
чтоб черные неслись
в извивах молний тучи – к нам.
И что они несут?
Погибель Родине! Царям
суровый, правый суд.
|
