Догорали в храме свечи… На распутье трёх дорог
в ароматный майский вечер опустился с неба Бог:
ряженый в простое платье, как обычный сын Земли,
на запястьях – след распятья, на лице – страданья грим.
С божьей милостью? Едва ли, больше с розгой за душой.
«Что, любезные, не ждали? Берегитесь, я пришёл.
Аз воздам – за правду пряник и нагайкою за ложь…»
И пошёл небес посланник вышибать из смертных дрожь…
А вокруг шумело лето, мозг дурманила сирень.
День сгорел, как сигарета, превращаясь в пепел – тень.
И закралась в душу Божью блажь – с кнутом повременить:
погожу давать по рожам да учить, как нужно жить.
Мир велик и интересен: как в том памятном году
я по городам да весям проповедовать пойду.
Коль в пророки смазал лыжи под высокопарный слог,
нужно к пастве быть поближе, а тем паче, если Бог.
«Приуныли, божьи дети?». С ясным взором, налегке…
И его зазвали третьим в близлежащем кабаке.
От церквушки медным звоном, как опарою, несло.
Привечали самогоном монополии назло.
Всё судили да рядили, кто был прав, кто виноват.
Опосля с душою били святый полуфабрикат –
обездвиженный, безвольный, алкоголем налитой:
по лицу ногами – больно, хоть святой, хоть не святой.
Утро было неуютным… под сиреневым кустом…
вечер помнил очень смутно, сожалея за кнутом.
Божье слово – комом в горле и у печени – цугцванг.
И сандалии попёрли, ограничив райдер благ.
Набирало обороты лето, занимался день:
в небе плыли самолёты, высекал искру кремень,
расщеплялся мирный атом, не сдавал позиций секс…
жвачку трав жевало стадо, шелестел листвою лес.
Обернулось бестолковым возлиянием «Аз воздам».
А ведь вначале было Слово, опосля – бедой беда.
«Нет, к чертям вас! Думать неча!». И вознёсся в небеса.
Оплывали в храме свечи и слезились образа…
|
