Лежать в земле – не велика беда. Тем паче, все когда – нибудь там будем.
Беда в ином – сыра и холодна, а мы к теплу привычны… Что поделать: люди…
Но, сорок дней, пока душа в пути, чтоб пасть ничком под правосудья молот,
приходится терпеть, как ни крути, оставшийся в гниющей плоти холод.
Остался за спиною горизонт, переродившись в дымку атмосферы.
Ну, всё… финал… исход… последний ход… И на весах душа с деяний мерой.
Господь, как равный, брат – роднее нет, утёр слезу с ресниц и молвил «Будет…»,
ткнул пальцем в Землю «Видишь этот свет… Он из окна, где та живёт, что любит…
Тебя, балбеса…» Многократный зум проник, как в механизм замка отмычка,
в окно… Я вижу из - под век слезу… Она... Молитву шепчет… Вспыхнул спичкой…
«Позволь вернуться! Даже если Рай – мне всё равно! Хочу туда, обратно…
Где небо и земля имеют край… Где есть Она…» «- Договорились, ладно…»
Хлопок в ладоши… Кругом голова… Небес угрюмость… Многогрешный город…
Одели в плоть и- не расти трава! Лишь по ногам ползёт могильный холод…
И яркий свет сквозь амбразуры век к зрачкам пробился отблесками Рая…
Всё стало на места - и низ, и верх, а с ними и моя судьбина злая…
Тот свет, что был свечой в Её окне – люминесцентный свет настольной лампы.
И нет следов от крыльев на спине. А им взамен тоски осенней штампы.
Лишь сырость по ногам. И боль в груди. Реальностью под дых и крест на плечи.
Расстрига – ночь. И я опять один. А та, кого люблю - как Рай: далече…
Осенний ветер, принеси в уют её души сквозь сон благою вестью:
здесь светится окно, её здесь ждут и любят без второго дна и лести.
Я этого лишён. Но, как по мне, хоть стоит мессы, как Париж, свобода
я б, не моргнув, за свет в её окне, остаток дней, начисленных мне, отдал…
|
