Гастролирует по свету май.
Город весь оброс, как мхом, флажками.
По бульвару вяло шёл трамвай,
кашляя несвежими звонками.
Поручни обняв, скучал народ
(всех весна волнует еле-еле).
Душно. Радио шансоном рвёт,
отчего и стёкла запотели.
Вкособочку бабушка стоит,
рядом парень занял два сиденья.
Зря толпа на кренделя ворчит,
он плевал на все нравоученья.
Жвачку под сиденье прилепил,
молча встал, на остановке вышел.
Пожилая женщина за ним
семенит послушно, тяжко дышит:
"Пап, постой, зачем же так бежать?
Сердце трепыхается, как птица.
За тобой повсюду поспевать
мне, видать, уже не научиться."
Парень обернулся, сумки взял,
посмотрел на дочь с тоской-печалью,
тихо низким голосом сказал,
ослепив её клыков эмалью:
"Сердце? Вот моё сто лет во сне.
Как ни странно, что-то где-то гложет.
Ты умрёшь, а больно будет мне.
... Как же ты на мать свою похожа!
Не смогла она меня простить.
Князь ей дарит полное прощенье.
Не дала тебя мне укусить
в день двадцатый твоего рожденья.
Я и сам своим бессмертьем сыт
и вечнозелёною харизмой.
Бог ваш выдал вам скупой лимит
на "пожить"...
И в этом прелесть жизни."
_ _ _
|