Перед этим горем гнутся горы, не течёт великая река, но крепки тюремные затворы, а за ними «каторжные норы» и смертельная тоска… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Приговор… И сразу слёзы хлынут, ото всех уже отделена, словно с болью жизнь из сердца вынут, словно грубо навзничь опрокинут, но идёт… Шатается… Одна… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Анна Ахматова. Посвящение; март 1940-ого)
в бреду, как в аду
В лихорадочном жутком бреду мне открылась зловещая истина —
мир расплавлен в жаровне, в АДУ! Вот такая кошмарная мистика…
А в сердцах человечьих — подлог, в них ЛЮБОВЬ заменили на платину.
Как же мы прозевали, мой Бог?! Слово "МИР" стало словом ругательным!
Подоплёку сего истязания разгадать и осмыслить не велено, –
не взбрыкнула душа бы от знания, а не то б заскулила, наверное…
Стала б требовать снисхождения у Судьи, изводить его всхлипами,
но не стоит впадать в заблуждение — не смутить нож хирурга и криками.
С гениальностью флегматической Он хлопочет крыла́ми целителя,
наполняя рассудок этическим, цветовым алгоритмом мыслительным,
чтобы чувства вились ароматами, ввысь взлетая свободными птицами, –
если были мы в чём виноватыми, то ответим за это — стори́цею.
Врачеванье меня не страшит — вон уж сколько пилюль напридумали,
но не снимут УЗИ души, – не излечат печаль процедурами.
Расползается мглистый туман, забирается сыростью в лёгкие —
че́ртит па́ссами новый "чумак", а с экрана бубнят "кашпировские".
Изучая привычно параграфы беспросветного существования,
ощущать себя школьницей рада бы, да не знаю план-расписание…
Колтыхаясь в пространстве-желе, кое-как раздвигая конечности,
я, как будто бы, не на земле, а в слепом лабиринте из вечности.
Углубляясь в зеркальный тоннель, я скитаюсь потерянной странницей,
тот, кто тянет земную куде́ль, может быть пощадит и оглянется?
Мне б коснуться рукой теплоты, прислонить утомлённую голову,
но рука сквозь пустые мечты — в немоту́, в расплавлё́нное олово…
Босоногой тащусь по стерне, корчась в муках от боли и ужаса:
там, куда я иду, будет мне утешенье и благо за мужество?
…В раскалённом и вязком бреду мне открылась досадная истина,
будто я прозябаю в аду и влачу своё бремя бессмысленно…
Послесловие:
Александр Розенбаум — А вы реально думаете, что вам всё позволено...? / Под одним небом (на стихи Семёна Кирсанова)
Владимир Высоцкий (1970 год)
Переворот в мозгах из края в край, в пространстве — масса трещин и смещений:
в Аду решили черти строить рай для собственных грядущих поколений.
Известный чёрт с фамилией Черток — Агент из Рая — ночью, внеурочно
отстукал в Рай: в Аду чёрт знает что, – что точно — он, Черток, не знает точно.
Ещё ввернул тревожную строку для шефа всех лазутчиков Амура:
«Я в ужасе, – сам Дьявол начеку, и крайне ненадёжна агентура».
Тем временем в Аду сам Вельзевул потребовал военного парада, –
влез на трибуну, плакал и загнул: «Рай, только рай — спасение для Ада!»
Рыдали черти и кричали: «Да! Мы рай в родной построим Преисподней!
Даёшь производительность труда! Пять грешников на но́с — уже сегодня!»
«Ну что ж, вперёд! А я вас поведу! — Закончил Дьявол. — С богом! Побежали!»
И задрожали грешники в Аду, и ангелы в Раю затрепетали.
И ангелы толпой пошли к Нему — к Тому, который видит всё и знает, –
а Он сказал: «Мне наплевать на тьму!» — И заявил, что многих расстреляет.
Что Дьявол — провокатор и кретин, его возня и крики — всё не но́во, –
что ангелы — ублюдки, как один, и что Черток давно перевербован.
«Не Рай кругом, а подлинный бедлам, – спущусь на землю — там хоть уважают!
Уйду от вас к людя́м ко всем чертям — пускай меня вторично распинают!..»
И Он спустился. Кто он? Где живёт? Но как-то раз узрели прихожане —
на па́перти у церкви нищий пьёт: «Я Бог, – кричит, – даёшь на пропитанье!»
Конец печален (плачьте, стар и млад, – что перед этим всем — сожженье Трои?)
Давно уже в Раю не рай, а ад, – но рай чертей в Аду зато построен!
* жаровня — печка в виде металлического (железного) сосуда, наполняемого горячими углями ** расплавлё́нное — распла́вленное, фонетика изменена мной намеренно — для рифмы.
Das ist FANTASTISCH.