Перед этим горем гнутся горы, не течёт великая река, но крепки тюремные затворы, а за ними «каторжные норы» и смертельная тоска… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Приговор… И сразу слёзы хлынут, ото всех уже отделена, словно с болью жизнь из сердца вынут, словно грубо навзничь опрокинут, но идёт… Шатается… Одна… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Анна Ахматова. Посвящение; март 1940-ого)
в бреду, как в аду
В лихорадочном жутком бреду мне открылась зловещая истина — мир расплавлен в жаровне, в АДУ! Вот такая кошмарная мистика… А в сердцах человечьих — подлог, в них ЛЮБОВЬ заменили на платину. Как же мы прозевали, мой Бог?! Слово "МИР" стало словом ругательным! Подоплёку сего истязания разгадать и осмыслить не велено, – не взбрыкнула душа бы от знания, а не то б заскулила, наверное… Стала б требовать снисхождения у Судьи, изводить его всхлипами, но не стоит впадать в заблуждение — не смутить нож хирурга и криками. С гениальностью флегматической Он хлопочет крыла́ми целителя, наполняя рассудок этическим, цветовым алгоритмом мыслительным, чтобы чувства вились ароматами, ввысь взлетая свободными птицами, – если были мы в чём виноватыми, то ответим за это —стори́цею. Врачеванье меня не страшит — вон уж сколько пилюль напридумали, но не снимут УЗИ души, – не излечат печаль процедурами. Расползается мглистый туман, забирается сыростью в лёгкие — че́ртит па́ссами новый "чумак", а с экрана бубнят "кашпировские". Изучая привычно параграфы беспросветного существования, ощущать себя школьницей рада бы, да не знаю план-расписание… Колтыхаясь в пространстве-желе, кое-как раздвигая конечности, я, как будто бы, не на земле, а в слепом лабиринте из вечности. Углубляясь в зеркальный тоннель, я скитаюсь потерянной странницей, тот, кто тянет земную куде́ль, может быть пощадит и оглянется? Мне б коснуться рукой теплоты, прислонить утомлённую голову, но рука сквозь пустые мечты — в немоту́, в расплавлё́нное олово… Босоногой тащусь по стерне, корчась в муках от боли и ужаса: там, куда я иду, будет мне утешенье и благо за мужество? …В раскалённом и вязком бреду мне открылась досадная истина, будто я прозябаю в аду и влачу своё бремя бессмысленно…
Послесловие:
* жаровня— печка в виде металлического (железного) сосуда, наполняемого горячими углями ** расплавлё́нное— распла́вленное, фонетика изменена мной намеренно — для рифмы
Александр Розенбаум — А вы реально думаете, что вам всё позволено...? / Под одним небом (на стихи Семёна Кирсанова)
Переворот в мозгах из края в край, в пространстве — масса трещин и смещений: в Аду решили черти строить рай для собственных грядущих поколений. Известный чёрт с фамилией Черток — Агент из Рая — ночью, внеурочно отстукал в Рай: в Аду чёрт знает, что, – что точно — он, Черток, не знает точно. Ещё ввернул тревожную строку для шефа всех лазутчиков Амура: «Я в ужасе, – сам Дьявол начеку, и крайне ненадёжна агентура». Тем временем в Аду сам Вельзевул потребовал военного парада, – влез на трибуну, плакал и загнул: «Рай, только рай — спасение для Ада!» Рыдали черти и кричали: «Да! Мы рай в родной построим Преисподней! Даёшь производительность труда! Пять грешников на но́с — уже сегодня!» «Ну что ж, вперёд! А я вас поведу! — закончил Дьявол. — С богом! Побежали!» И задрожали грешники в Аду, и ангелы в Раю затрепетали. И ангелы толпой пошли к Нему — к Тому, который видит всё и знает, – а Он сказал: «Мне наплевать на тьму!» — и заявил, что многих расстреляет. Что Дьявол — провокатор и кретин, его возня и крики — всё не но́во, – что ангелы — ублюдки, как один, и что Черток давно перевербован. «Не Рай кругом, а подлинный бедлам, – спущусь на землю — там хоть уважают! Уйду от вас к людя́м ко всем чертям — пускай меня вторично распинают!..» И Он спустился. Кто он? Где живёт? Но как-то раз узрели прихожане — на па́перти у церкви нищий пьёт: «Я Бог, – кричит, – даёшь на пропитанье!» Конец печален (плачьте, стар и млад, – что перед этим всем — сожженье Трои?) давно уже в Раю не рай, а ад, — но рай чертей в Аду, зато построен!
Das ist FANTASTISCH.