Большая вещь – сама себе приют.
О. Седакова
А мне из гордого ничтожества вещей,
как глыбам каменным из сетчатых плющей,
уже не выбраться – не по причине воли,
а вследствие... любви к порядку, что ли.
(В том смысле, что привычность обихода
милее сердцу, чем рискованная кода).
Теперь, когда и жизнь почти пришла в ажур,
и меньше тянет в область диких авантюр,
и быт мой, скромный, немудрящий, окружён
родством товарищей, заботливых их жён, –
не мне ли пестовать сложившийся уклад?
Дискретность вещности есть вечности распад.
О том, об этом ли поэты говорят
или, ещё не сделав тонкий выбор между
неважно чем, упёртую надежду –
кондовую, оскоминную – нежа,
раскачиваются сентиментально мéж А
и Б, – любой из оных случаев хорош,
когда материя отвергнута, но всё ж
предмет первичен как основа, и ему
есть что сказать всерьёз и телу, и уму.
Держись за вещи, чтобы напрочь не пропасть!
Как глину мягкую выдавливает пясть
сквозь пальцы, так весьма существенная часть
объектной плотности проходит, взор минуя,
реальностью смущая чистоплюя.
Разнообразие вещественного мира
сбивает с толку. Вжившись в роль ориентира,
косится издали насмешливый тотем
на нас – ужели нет иной задачи, чем
решать: сама собою вещь вдохновлена,
или внутри себя незамкнута она?
Большая вещь – сама себе и свет, и суд.
Поскольку большего от вещи и не ждут,
отложим прения. И в самом деле, – шут
с ней, коль «абсурдность бытия достигла пика»
(цитата)… Вόт что: там, в тарелке земляника –
тащи её сюда! Садись уютней.
Займёмся книгой длинной? Век не тот, чтоб – лютней.
Предъявим чтение, как благородный жест,
в отместку мистике, талдычащей окрест,
что неустойчив лёгкой вечности каркас,
в которой не было, и никогда не будет нас,
как рифмы нет к сорок четвёртой этой строчке...
09-15.04.2003 |
Тезка, молодец!