You rake the soil of our verge, preparing our plot for summer.
Between us, walking—neighbors and dogs, questions: what are we doing here, to the earth
of our verge—unhinged rhizomes heap, clumped grief of an old barrow sways drunk on its wheel.
We agree: the barren of potential; we agree, bulbs—their dormancy, a poem—
and tubers—like language, for their incubation of eyes. I emerge, eyes
on you, nuclear to the sun—beside you, lowering; beside you, that glow-eyed beast
of emptiness arranging.
*
I tell you about this morning’s dream. You tear the ground with a pickaxe; I manicure
weeds from the loamy apron of a young tree. I admit: I stared at our newborn with regret.
True, you laugh light into our longing. A mother tells me: Early morning dreams are premonitions.
What premonition is it to long to see (the Earth); what regret is it to birth another into this longing?
Impossible resources.
But how early was it—the morning—the bouquet making-root in a sorry vase.
I am not one for intentional form, but maybe, babe—should we freeze our eggs?
*
You strongarm the wheelbarrow. Not me. Exoskeletal flora deflated like a dead birthday party.
Our cat pounces crickets from the limit of her tangled leash.
We leash because patriarchy. We leash because to verge leans always toward. Too toward.
Watch children! The slow or empty road. The crows’ luxury of carrion.
Today, I am wearing your pants and you are wearing mine—Sapphic! I crouch
to the earth of our verge—any keen beast knows what, there, next opens: Our raked plot effluvial.
But we know soil is all foreshadow. Fingers subtext glove-fingers, floral print—
syntax is the bacteria of desire.
Our hose froze broken—leaks, screeching—so we bear the water in cans.
*
We bare the water in cans and unload bagged soil from the bed. Our verge leans luxury. We’ll feast
on the effulgence of dinnerplate dahlias. But it’s early spring and I’m already
anxious about regretting labor.
We could fail the future, babe—do you, too, feel our potential
is a meaning leaning too much, too toward, swaying with unhinged grief—Why
do we labor the rearrangement of this plot?
Twist earthful effluvium. Difficult to tell your pants from mine.
We stare back the setting sun: love, a premonition of night foreshadowed
in light’s velvet ash.
Deliver me bulbs from the peatmoss of our winter-keep; I’ll strongarm
their tunicate survival—divulge!—as if it were nutrient reek of our own flesh, own whet nerve.
Ты разрыхляешь почву по краю вдоль забора нашего участка, подготавливая ее к лету.
Рядом гуляют соседи с собаками и задают вопросы: что мы делаем здесь, с землей
вокруг нашего участка – к чему эта беспорядочная груда корневищ и разболтанная старая тачка.
Мы согласны, что это тщетные усилия, что луковицы георгин сейчас в глубокой спячке, что стихотворение —
и клубни сейчас подобно новому языку пока недоступны для глаз. Я выхожу и смотрю
на тебя. Рядом с тобой опускается солнечный шар - этот светящийся зверь, упорядочивающий пространство.
*
Я рассказываю тебе о своем утреннем сне пока ты разрыхляешь землю киркой, а я отделяю сорняки от суглинка у основания молодого деревца. Признаюсь: я с сожалением смотрю на наго.
Ты посмеиваешься над нашим рвением в работе. Как-то одна женщина сказала мне: «Ранние утренние сны — это предчувствия».
Какое предчувствие жаждет увидеть новую жизнь? Что есть в этом стремлении дать жизнь еще одному существу?
Наши тщетные усилия..
Но как рано это случилось сегодня утром — букет пустил корни в вазе сожалений.
Я не сторонница крайних мер, но, может быть, подруга, не пора ли нам заморозить наши яйцеклетки?
*
Ты сильно переполнешь тачку. Не я. Это экзоскелетная флора сдулась, как мертвая вечеринка по случаю дня рождения.
Наша кошка набрасывается на сверчков, натягивая запутавшийся поводок.
Мы держим ее на поводке, потому что вокруг патриархат. Мы держим ее на поводке, потому что крайности всегда стремятся вперед или наружу. Даже слишком.
Осторожно, дети! Медленная или пустая дорога. Воронья роскошь падали.
Сегодня я в твоих джинсах, а ты в моих — сапфических! Я приседаю на корточки
на краю нашего участка. Любой проницательный зверь знает, что там дальше: наши сгребаемые граблями сюжетные строки.
Но мы-то знаем, что почва лишь предзнаменование. Пальцы скользят по подтексту пальцев в перчатках, цветочная распечатка.
Синтаксис — это бактерии желания.
Наш шланг замерз, сломался, протекает со свистом, поэтому мы носим воду в канистрах.
*
Носим воду канистрами и выгружаем мешки с грунтом на грядки. Наш участок начинает выглядеть роскошно. Мы будем пировать
при сиянии георгин на обеденной тарелке. Но сейчас еще ранняя весна, а я уже
переживаю о том, сколько для этого понадобится труда.
Мы можем потерпеть неудачу в будущем, подружка, ты тоже чувствуешь, что нас ждет.
Это значение, слишком склоняющееся и раскачивающееся от неуравновешенного горя – Почему,
почему мы трудимся над переделкой своего участка?
Почему переворачиваем миазмы земли. Трудно отличить твои джинсы от моих.
Мы смотрим на заходящее солнце: Предчувствие ночи предвещает любовь
в бархатном пепле света.
Дай боже, чтобы луковицы этих цветов пережили будущую зиму во мхах нащего подвала. Своими руками и заботой я
обеспечу их выживание, как если бы это был животворящий запах нашей собственной плоти, собственных обостренных нервов.
Серена Чопра — квир-пенджабская американская писательница, танцовщица и режиссер смешанной расы. Автор книг «Ic» (Horse Less Press, 2017) и «Этот человек» (Coconut Books, 2013), она является получателем стипендий от Kundiman, Программы Фулбрайта и Макдауэлла. Чопра - доцент кафедры творческого письма в Сиэтлском университете.
