«Candidus auratis aperit cum cornibus annum
Taurus, et adverso cedens Canis occidit astro».
VIRGIL**
Вы, рыхлый грунт и влажная трава,
И на деревьях чахлая листва,
И хмарь небес, что горько слезы льет
О том, что миром правит зимний гнет,
Внемлите ноте, что, пронзая дали,
Нас призывает позабыть печали!
Уж Пан, осенних вин напившись всласть,
Равнинам и лесам являет власть;
Он славит солнце, чей веселый луч
Пронзил навылет сонный полог туч,
И, юбкой из листвы обвив бока,
Сваял себе свирель из тростника.
Природа в предвкушенье – всем слышны
Рулады птиц, предвестников весны.
Качаются стволы в глуши лесов,
До западных морей послав свой зов,
И бог Зефир, внимая их призывам,
Свое дыханье шлет полям и нивам.
А вслед за ним Эостра***, добрый дух,
Уносит вдаль цветущей сливы пух;
И, славя юность, сотни голосов
Поют над ширью долов и лесов.
А по крутым откосам там и тут
Веселые ручьи с холмов бегут,
Сквозь тростники, звеня на все лады,
Несутся вниз потоками воды,
Спеша в бору укрыться поскорей,
Где царство примул и лесных теней.
А сверху на холодный горный склон
Потоки стрел пускает Аполлон,
И злой Пифон****, что мир сгубить хотел,
Погиб в огне лучистых этих стрел.
Свет льется вниз на дольний мир с небес,
Лаская долы и чаруя лес,
Он в изобилье дарит всем подряд
Волшебный звук и сладкий аромат.
И вновь сверкает рощ живой массив,
И гладь реки в тени кудрявых ив.
А там, внизу, под сенью скальных плит
Знакомое село в лощине спит.
Его настилы крыш и шпилей ряд,
Как никогда, волнуют и бодрят.
Там пастухов веселая орда
На ближний луг ведет свои стада,
Чтоб любоваться, лежа на траве,
На облака в небесной синеве.
Пока толпа ягнят траву жует,
Они лежат часами напролет.
А за плетнем, где стелются луга,
Бредут коровы, наклонив рога.
Но скоро здесь пройдет трудяга-плуг,
И всходами зазолотится луг.
Глупец-педант! Как можно презирать
Простор полей и пастбищ благодать!
Как скучен бард, кто, хая пастораль,
Своим стихом вгоняет всех в печаль!
В свои переживанья погружен,
Простых вещей понять не в силах он
И, как писатель, творчески зачах,
Погрязнув в суете и мелочах.
Всю жизнь фальшивым пламенем горя,
Он тысячи листов изводит зря,
Но музы холодны к нему, пока
Их слух ласкает пенье пастушка.
Позволь же мне найти себе приют
На росном поле, где чижи поют,
Где утреннее солнце льет лучи
Или в весенней сумрачной ночи;
Где сотни нимф летают вправо-влево
И рвутся ввысь аркадские напевы;
Услышать лиры нежный звон в кругу
Поющих нереид на берегу,
К лесным дриадам в гости заглянуть
И Пана бородатого вспугнуть.
Позволь мне там приют себе найти,
Где нет раздоров и любовь в чести,
Где насыщает дикая природа
Твое воображенье год от года,
Где вечный страж алтарного костра –
Сам Феб, а по ночам – его сестра*****;
Где вместо стен отвесных скал бока,
И купол неба вместо потолка,
Где вместо канделябров по углам,
Ночные звезды освещают храм;
А вместо восхитительного мирра
Здоровый запах чистого эфира;
Где вместо гимнов пение цикад,
Журчание ручьев, мычанье стад
Или чуть слышный шелест ветерка,
Эола струн****** коснувшийся слегка.
Так молодой поэт на склоне дня
На взгорке, где шептались зеленя,
Лежал и пел, оглядывая луг,
Поникший ельник и поля вокруг,
Залитую багрянцем гладь реки,
За нею деревенских крыш коньки
И гор зеленых кручи там, вдали,
Что раннею весною зацвели.
Помедлил, чтобы воздуха набрать,
Чуть отдышался – и запел опять!
_________________________
Деревенская весна (лат.)*.
**Строки из поэмы Вергилия «Георгики»:
Чуть лишь Телец белоснежный своим позолоченным рогом
Год приоткроет, и Пес уступит звезде супротивной…
Перевод С. Шервинского.
Эостра*** – древнегерманское божество, связанное с приходом весны и пробуждением природы.
Пифон, или Питон (др.-греч. Πύθων от πύθω «Питон»)**** – в древнегреческой мифологии змей, охранявший вход в Дельфийское прорицалище до занятия его Аполлоном.
*****Имеется в виду Артемида – в древнегреческой мифологии вечно юная богиня охоты, покровительница всего живого на Земле, позднее богиня Луны (её брат Аполлон был олицетворением Солнца).
******Имеется в виду Эо́лова арфа, названа по имени Эола, древнегреческого бога ветров. Ее струны начинают звучать под воздействием потока воздуха.
Ver Rusticum
Candidus auratis aperit cum cornibus annum
Taurus, et adverso cedens Canis occidit astro.”
—VIRGIL.
Ye bare-branch’d groves, and herbage dank and cold,
Ye matted leaves, and vapour-breathing mould;
Ye dripping heav’ns, that weep for Nature’s pain,
And mourn detested Winter’s boreal reign:
Hark to the note that thrills the languid air,
And bids exhausted Earth discard her care!
Pan, drunk with Autumn grapes, and stretch’d at length
Upon the plain, a thing of slumb’ring strength,
Feels the returning sun; and as a beam
His curtain’d eye creeps o’er, and breaks his dream,
Turns in his leafy blanket, eyes the mead,
And stirs to sound once more the sylvan reed.
Delighted Nature hears, and from each vale
A faery band the genial season hail;
Join in the dance, and o’er the eager trees
Lay sweet enchantment; while from Western seas
Mild Zephyrus attends the call, and strows
The greening vale with flow’rs of various hues.
Borne on soft Auster’s warm aerial tide,
The feather’d race in gay-plum’d grandeur ride;
With gladsome carolling delight the plains,
And sing eternal youth in moving strains.
Fresh with the nectar of the melting hills,
The cool sequester’d fountain pours its rills;
Swift flow the streamlets from the reed-grown urn,
Raising along the marge the timid fern,
Whisp’ring of joy to primrose-haunted shades,
And gaily gleaming thro’ the forest glades.
O’er the damp wold Apollo’s shafts descend
In golden show’rs, that mercifully rend
The Python chill of Winter, whose dread pow’r
So lately coil’d about the budding bow’r.
Meanwhile his rays inspire the grateful peak,
Soothe the green valleys, and the woods bedeck;
Gild all creation with a vernal light
That blends with each glad scent and sound and sight.
Now shine the hills, and valleys stretch’d between,
And willow-fringed brooks, and groves of green;
Whilst in yon hollow ‘twixt the shelt’ring crests,
The dear familiar hamlet calmly rests:
In each bright roof and glitt’ring spire we trace
A heighten’d charm, and more than usual grace.
Now wind the verdant lanes, grass-carpeted,
Where with their flocks the sprightly shepherds tread,
Thence bound for sunny uplands, there to lie
At ease beneath the azure April sky:
O’er flow’ry slopes the nibbling lambkins play,
While the young shepherds dream the hours away.
Now bloom the hedges, and the rolling mead
Where placid kine in tinkling comfort feed;
Now wake the fields, whose earthly face must know
The useful plough, and bounteous harvests grow.
Ungrateful Man! who can such boons despise,
Nor view the rural realm with raptur’d eyes!
How dull the bard who flouts a pastoral theme,
And scans his soul for some obscurer dream,
Neglects the world for things he ne’er can see,
And scorns the splendour of simplicity!
Vain is his lay, whose narrow fancy clings
To urban trifles, and unnatural things;
Glows with false flame, and morbidly repeats
Impassion’d nothings and chaotic heats:
To sylvan scenes the fav’ring Nine belong,
And smile their sweetest on the shepherd’s song!
So let me seek for Beauty in the dawn
Of April days, or on the dew-deck’d lawn
That sleeps beneath Arcturus’ evening light,
Or in the watches of the vernal night.
Let the fond lyre each verdurous bow’r explore,
And sing the Nereids of the quiet shore;
The languorous Dryads, and the Satyrs fleet,
And bearded Pan, who leaps with cloven feet;
And nymphs and clowns that chant Arcadian strains
At twilight thro’ the farmers’ teeming plains.
Let me for Beauty seek far from the strife
Of with’ring commerce, and congested life,
Where primal Nature wakes spontaneous fire,
And golden fancies rouse the living lyre.
No walls but hills the poet’s shrine must own;
No roof besides the vernal sky alone;
No altar-flame but Phoebus, or the blaze
Of his pale sister’s soft nocturnal rays;
No tapers but the stars must light the fane;
No incense must the sacred air sustain
But that which rises from th’ unfolding woods,
And flow’ring banks, and spangled solitudes,
No hymnic strains but those of singing birds,
Or rippling brooks, or gently lowing herds,
Or pensive croonings of the fragrant breeze
In the tall rushes and Aeolian trees.
So the young poet, at the close of day,
Sang from the pansied slope whereon he lay,
His eyes fix’d on the prospect wide around,
Of nodding groves, and cowslip-cover’d ground,
And glinting streams, red with the sunset fires,
And cottage roofs, and slender village spires,
And verdant hillocks, gaily blossoming
With the sweet tokens of the early spring:
He paus’d, enraptur’d by the vernal view,
Then in sublimer strains burst forth anew!
|
