Ночь упирается в окна башкой золотого барана,
тени видений рогами во тьме шевелит.
Льется из космоса желтою лавою прана
на фиолетовый полог раскрытой Души.
В тучах луна, как в курятнике, мордою лисьей –
перья и пух разукрасили звездами высь.
Дрожью – бессонница-конница – резвою рысью,
как по макушкам, подмятая мушкою, рысь,
иль, как по листьям ужом, я ползу по подушке
и замираю распятьем на желтой стене.
Из полусна, то всплываю, как легкая стружка,
то опускаюсь туда, появляясь во сне…
Кто наклонился – рубашка прозрачная, вырез,
волос струится, как звездный болезненный свет?
Чьи это губы – лиловый с прожилками ирис –
дышат мне в щеку и шепчут бредовый навет?
Ткет надо мною бессонница сеть утомленья.
Тени в окладах глядят, как иконы в углах.
Сны обступили, но медлят – пропитаны ленью,
и не касаются, жаждущих сладости, глаз.
Вот так, наверно, за той, за последней чертою,
где равнозначно стоят - не хочу с не могу,
будет из вечности время струиться рекою,
но не коснется холодных и жаждущих губ.
|
