Гласил верно один мудрый японский ум
В далёкой древности о поэзии и любви:
,,Настоящий человек – не ярый тугодум,
Коли объединяет рифму и обаяние: зови
Это явление не в безумие, а в радость!
Бьётся сердце пылкое, благородное
В том, кто стихотворение и пылкость
Сплетаются в ожерелье самородное..."
Скажу уж прямо: цело у человека сердце
В том, кто стихи и любовь почитает,
Кто усмиряет зло, грубость в младенце,
Кто помощь от автора в строках читает.
Прав ли философ далёких островов,
Сын феодально-крепостных порядков,
В силе разума и эмоций осадков,
В свободе от сомнительных оков?
Зерно сомнения эти мысли посеяли,
Ибо мои годы и весь опыт навеяли
Об выводе одном: я живу полсердцем
И не являюсь жизнерадостным гонцом.
Стихотворец? Что же, это дело ясно,
А со следующим пунктом всё ужасно,
Так как пренебрегаю дружбой я опасно
И смотрю на общество вокруг мрачно.
Непылко обсуждаю я с друзьями вести,
Ибо сарказму и иронии они звучны,
Не позволяю по делам гадким вести
Себя того, кому такие забавы обычны;
Скептически отношусь к своим трудам
И радостен к вашим возводимым горам;
Подбадриваю вас, веду к мечты вратам,
Но не иду я с вами: мне не место там.
Не увлекаюсь я и прекрасным полом,
Никогда не иду на его зов напролом,
А если уж брать пытаются измором,
Молча раняю их ожидания дыроколом.
После своего старания неоправданного
Люблю заносить над красотой я лом,
Коли оно кажется ужасным и скверным,
Нет в мазках кисти ничего уверенного
У самопровозглашённого мной Творца:
По рифмам тоже плачет урны дверца.
Да, у писателя нет того полсердца
Из-за потерь; ничего не поделаю
Теперь.
Только верь
Да себя перепроверь,
Но не забывай про урны дверь:
Не получилось что-то? Переделаю.
У усталого творчества нет сердца,
Нет душевного для подвигов перца;
У презирающего мир есть полсердца,
Но закрыта пред ним дружбы дверца.
Есть ли здесь нормальности зерница?
|
