Молчал свернувшийся в бельме
Свинцовый глаз больного моря.
И день, задохшийся во тьме,
Рождался, с вечностью не споря.
Скрипел и проклинал маршрут
Тяжёлый вал машины ржавой.
И поршни тошнотворно трут
Минуты, ставшие отравой.
И капитан, с машиной слит,
Глядел, не видя, в мглу сырую,
Где ты, забыв звериный стыд,
Тянула руку мне, живую.
Холодную, как в трюме сталь,
Ладонь — и в ней, на самом донце,
Горел единственный кристалл
Тепла, похожего на солнце.
И мы, вдали от всех речей,
Сидели, слитые бедою.
Ты — горстка жизни, я — ничей,
Над ледяной морской водою.
И там, где торжествует мрак,
Смирясь с механикой распада,
Горит наш обречённый знак —
Последняя для тьмы преграда.
|
И мы, вдали от всех речей,
Сидели, слитые бедою.
Ты — горстка жизни, я — ничей,
Над ледяной морской водою.