(читая Чорана… косвенная жизнь…)
Лес болеет желтухой, разрывая непрочную связь
с городскими заставами, портит сезон грибникам.
Впереди только холод, впереди непролазная грязь,
рассупоненный ветер, хлобыщущий зло по щекам.
В решете долго воду носить через холм к отсыревшим домам,
где за дверью разбухшей канючит тоска, если хочешь – залазь.
Заскорузлый портяночный смрад прилипает к безвольным словам.
В распакованном мраке скрипя половицей крадётся пугливая мразь.
Припадает уклейная осень к лицу, как болотная взвесь.
Разбуянился подлинный страх, поутру ерепенясь во мне.
В запотевших глазах застревает надолго пытливая резь.
Притаился паскудный смешок в разливной тишине.
Наглый дождь-борзописец лелея свою беспардонную спесь,
разлинованным дрыном дубасил по выгнутой к небу спине.
Я давно исходил по размазанным тропам предельное «з д е с ь».
возвращаясь к себе, будто к старой хрущёвке с надёжным «Ура!» на стене.
В заунывных краях непутёвым балбесам пожрать да уснуть,
с бодуна затесавшись под камень пудовый лягушкой косой.
Не ломает ни боль, ни любовь крапивой заросшую грудь.
Хоть в закрытых мозгах нету света, спасает привычный запой.
Откопать бы в пустом огороде зарытую загодя суть
объяснённых глаголов, испачканных кровью и квёлой землёй.
Оседает на жухлый репейник осклизлая серая муть,
порождение зряшное беспризорной мыслишки босой.
Утекает чугунный поток меж глядящих в него берегов.
Уплывает кораблик бумажный, он ровня другим, в никуда.
Мёртвый лось заблудился в республике дремлющих сов,
в трёх заброшенных соснах, такая случилась беда.
Впрочем, надо ль волынку мурыжить, с неё получить, как с куста
на расхристанной ростани, отпущенье настырных грехов.
Нудно, нудно поют свою песню над моей головой провода.
Мешковатые хляби висят над цепочкой провисших следов.
Перепревшие души встречались мне часто на длинном пути,
молвь людскую не маяли в чёрствой гордыне, желали мясистых телес.
Аз, воздастся по вере, тудать ус остяной не крути…
или Ангел пернатый спасает или шепчет скоромину бес.
С подковыркой глотаю седьмую версту, попадая под пресс
костоломной усталости, без неё ходоку перехожему быть не в чести.
Если я натираю мозоли на пятках, остаётся один интерес
на свободный большак попадая дознаваться, что там – впереди.
Разогнал бы кто сильный распутную жирную згу,
да навёл, не спросясь, в распашном междуречьи мосты.
В толковищах людских своих обломали в дугу.
Выгоняли напраслиной желчь, язви ея в дых, маеты.
Подойдёт ли мой опыт хождений прожившему век старику?
В октябре на засохшей траве догнивают остатки беды.
Прохихиканый рай я принять, как не бьюсь, не могу,не могу.
Блеют громко голодные овцы, на бойне сбиваясь в гурты. |