Полый тростник (думал Андрей Полынников); но полый он не всегда; он повинен оказаться полым, но заполниться огнем, тростник, оторванный от материнского целого (инкантация одного персидского суфия); быть может, в разрыве от гибкой и податливой сырости земли-воды материнского заключено вероятие сухого и острого вспыхивания внутреннего отцовского огня. Возвращаясь перед субботой домой в сельдеобразно набитом стоячим народом транспортном челноке (проклятая голубизна монитора, куда он вперял глаза целыми днями, пожирала субстанцию существования, в ее хладно-сизом мертвенно-флуоресцирующем пламени сгорала жизнь, и так уж на две трети прожитая), в огромной черноте воздушно-стылых городских пространств густо проплывали мимо за окном горящие капли, звезды и шары вечерних огней, стройно ранжированными полосами, параллельными и перпендикулярными к движению (и хаотическими морями) — сияюще-чисто-белые, шафранно-терпко-желтые, нежно-купоросно-синие, среди них редкие рдяные (и снова белые), он почувствовал, что начинают скручиваться, свиваться, запутываться и недодумываться строфы мыслей (размышлять исключительно образами все же невозможно), и понял, что это очередной приступ мигрени, составлявшей его жизненный крест.
Гниение мыслительной материи, разложение поля восприятия; гемикрания. Однако же, путрефакция — это и иное имя начального, инициирующего огня; нет, не жалуйся (думал он, плывшими, как те огни, мыслями, спустя часы, под утро, лежа в сумрачной комнате, покрытый до пояса белым мягким покрывалом, в черной, не снятой с вечера рубашке, уже в радостном расслаблении после того, как развязался напряженно-ломящий узловатый бугор боли в виске черепа). Экстинкция боли после мигрени — подобие, пусть слабое, того блаженства отдохновения, что ожидает измученную первосубстанцию с окончанием беспощадного труда Эона, формировавшего из нее (из себя) бесчисленные образы и события, с восстановлением ее девственности. Да, огонь, но что есть огонь? Что есть он в трансфинитном продлении внутренних сущностей стихий-элементов телесного мира сквозь рубикон супранатуральности? Огонь — это то, что стремится в каждом бытийствующем к переходу сквозь границу; то, что непрестанно низводит высшее к низшему; это вечное гниение, аура каждой вещи (посмотри, как облиты сиянием все предметы в ночной тьме), но он же неостановимой серафической сублимацией возгоняет низшее к высшему.
Он ощутил, или увидел, или проосязал (визион на черте сна-яви) — нежнейшую и тончайшую ротацию, циркуляцию некоей невесомой субтильнейшей линии, чего-то среднего между фосфеном, сном и плодом фантазии, вокруг ириса глаза (сферическое и радиальное в радужке — воспоминание-отпечаток лурианско-каббалистических праформ, круговых и прямолинейных); на ступени последующей реальности чувства переходят как бы одно в другое, зримое становится музыкой, звук становится осязанием, ведь настоящий дирижер своими движениями именно ощупывает звуки.
Хильдегарда Бингенская, наша, всех мигренозников, целестиальная покровительница, внезапно вспомнил он. После Обессиливания и Летаргии Эона кровь его загустела и почернела, потому ночное небо черное, оно меняется со сменой Веков, было же — красным. Тинт алый, ярко-брусничный, малиновый, карминный, киноварный. Ализарин, маджента, амарант, сангина, массака, фалунский — впрочем, разве могут названия передать умопостигаемый, иероглифический колор, цвет-эмблему? Пожалуй, всех ближе к нему коралл (и россыпи огромно-объемных, блистающе-снежных звезд на кроваво-коралловом фирмаменте). Сама же Земля гигантской минерально-металлической спиралью разворачивалась, распространялась, порождала пространство и заполняла его…
Полынников лежал, распластанный и расслабленный, в свеже-рассветающем кирпично-красноватом субботнем утре (холодный румянец рассвета и тьма комнаты), один и никому не нужный, забытье, забвение, вечный обливион… Он словно бы почувствовал, как это случившееся с ним мелкое событие переходит и запечатлевается в некую туманно-четкую гравюру, одно из неисчислимого множества иероглифов-событий, срезов чьих-то существований, составляющих, в конечном итоге, некое большое Существование… Он понял, что постоянно занимавший часть поля его зрения великолепный, мощно-изогнутый и перевитый своими серебристыми формами самовар (привезенный в свое время из командировки отцом), изящный, как Парфенон, не есть тигель (как мнилось ему давно), но лишь геральдическая эмблема, знак; сам же атанор — это он, Андрей Полынников, его тело, еще точнее, тело-сосуд его Психеи, утвержденное, как этот самовар, на четырех опорах. Дурной алхимик тот, кто спросит, где взять ему ртуть или сульфур, и что же с ними сделать. Говорят, тропа истинного адепта должна начаться с черноты, тьмы, гниения. Его жизнь и заканчивается чистым нигредо, полной гнилью и неудачей. Но разве для алхимика важно то, что есть жизнь, что было жизнью? Начало тропы находится выше жизни.
| Реклама Праздники 12 Июня 2024День России 11 Июня 2024День работников легкой промышленности 14 Июня 2024День работников миграционной службы 21 Июня 2024День кинологических подразделений МВД России 18 Июня 2024День медицинского работника Все праздники |