чтобы тут не кощунствовала. Тоже мне, болезная…
‒ Вот за это тоже в ад пойдешь! Но только не за меня!
И подруги смеялись, обнявшись. Потом Ирида доставала альбом в бархатном переплете.
‒ Это я с дедом. Маленькая еще. Он во мне души не чаял, мама рассказывала, что как сам назвал, так и оберегал всегда и меня, и имя мое. Если кто коверкал, то не дай Бог, было деду попасться на глаза! Отколотил бы! И учил всему меня – хозяйству, и как рыбачить, и мед собирать, и охотиться тоже. Это от него у меня на всю жизнь походка бесшумная. «Настоящий охотник, ‒ говорил он, ‒ должен бесшумно ходить, чтобы добычу не спугнуть».
‒ А это общая фотография. Всей нашей семьи. Сидят трое только. Дед, бабушка и я у деда на коленях. Дед меня солнышком называл, и остальных облачками. Обижались вначале, а потом махнули на него рукой. Все равно не переубедить было. Эх… Никого из них кроме меня уже не осталось. А раньше часто собирались.
‒ А это с мужем. Свадебная.
‒ Какой мужчина был! ‒ вздыхала Соня. – Моряк, сильный, бравый. Ты за ним, как за каменной спиной была. Любил вас очень.
‒ Не только меня, ‒ мрачнела Ирида. – Он и море свое любил. Больше нас. Море его и забрало.
‒ А вот эта ‒ смотри хорошенько – с детьми. Все трое рядом: Санчик, Аллочка и Толик. 8, 10 и 12 лет. И я сбоку. А потом их общей фотографии уже нет. Не собирались вместе. То у одного какие-то дела, то у другого, разве что на поминках вместе были. Даже не на свадьбах.
‒ Ну, так, ‒ возражала Соня, ‒ свадьбы можно иной раз пропустить, а поминки как-то неловко.
‒ Так я о чем и говорю. Соберутся только на поминки, а там и… разве что до очередных…
‒ Не дай Бог! Типун тебе на язык, ‒ отшатывалась Соня.
‒ У меня есть, ‒ высовывала кончик языка Ирида. – Шрам. В детстве с дерева скатилась и прикусила язык.
‒ Оторва и есть, ‒ тряслась в смехе Соня, – это же кому скажи ‒ не поверит: шрам на языке!
‒ Знай наших! Мои-то едут?
‒ А, то! Летят! Как услышали, что я им наговорила, и что ты вроде как даже трубку поднять не можешь, а от госпитализации наотрез отказалась, так сразу все как один отрапортовали, что выезжают. Хорошие у тебя дети, а вот ты…
‒ Ничего, потом спасибо скажут. А если и есть мой грех, так я и отвечу.
‒ Да, с чего ты взяла, что твой «урок» им на пользу пойдет? Взрослые люди, самостоятельные, их еще разозлит, что ты с ними как с несмышленышами.
‒ Подуются и перестанут. А с моего урока им что-то в голову западет. Что хоть иногда надо друг друга держаться.
Меньше чем через час после Сониного звонка во дворе дома маленького провинциального города одна за другой остановились белый «ниссан», синий «пежо» и вишневая «тойота». Из них последовательно выскочили двое мужчин и одна женщина и кинулись в дом.
Через двадцать минут безродный рыжий Тайфун, сидевший в будке около дома, вздрогнул и залился испуганным лаем. Из дома доносились возмущенные вопли!
‒ Мама, как тебе это только в голову могло прийти! ‒ раскрасневшаяся Алла мерила шагами комнату. – Это же уму непостижимо! Я тут места не могла себе найти, побросала все, сорвалась.
‒ А я?! Занятия, лекции, семинары, не помню, что кого упросил заменить, мчался как угорелый. – Профессор тряс в воздухе короткой ручкой с зажатыми в ней очками. – Мама, ты в своем амплуа! Как тебя только папа выдерживал?!
‒ Моя генеральная! – схватился за голову седовласый высокий красавец-артист. – Ну, точно докладную накатают режиссеру. Мама, тебе надо в драмтеатр идти, а то туда не пойми кого набирают, а тут такой талант пропадает!
‒ А вы-то?! – три головы: журналистская каштановая, лысеющая профессорская и седая артистова разом обернулись к Соне-Яйцу. – Вы как могли поддаться на эту авантюру? Взрослая женщина, тетя Соня, как вы…
‒ Хорош! ‒ Иржик-Ирида гаркнула изо всех сил. – Гарк получился слабым, но в нем явно угадывались дон-кихотовские дедовские нотки. – Не трогать Соню! Ничего с вами не случится, если один день проведете в родительском доме. Вместе. И просто так! Я вас вместе просто так только на этой фотографии и помню! Соня, дай фото!
Верный оруженосец Соня-Яйцо протянула фотографию.
‒ Вот, ‒ ткнула твердым, как железо, пальцем Ирида, – вот какие вы были. Все рядом. А теперь даже на праздники по одному приезжаете. То у одного дела, то у другого. Будто очередь занимаете друг у друга, кому в этот раз к матери наведаться, долг отдать. А меня не будет, так и долги списаны? Вообще видеться не будете? Ох…
Двухдневная голодовка дала о себе знать. Ирида побледнела. Очнулась она от того, что четыре встревоженных лица склонились над нею.
‒ Мама! Иржик! – слышались голоса.
‒ Хорош вам! Не дождетесь! – ответила она. Думала – железным голосом. Оказалось – писком. Попыталась сделать суровое лицо – получилась слабая улыбка.
‒ Детки мои… Соня…
Это потом они наперебой кормили ее киселем и манной кашей, сваренных Соней заранее. Это потом они все уселись за стол, и Соня внесла полную супницу борща и пирожков с капустой. Это потом они забыли про недавний гнев и, смеясь, разглядывали фотографии в бархатном альбоме и уверяли мать и Соню-Яйцо, что теперь будут собираться всегда вместе. И те верили им…
На следующий день Иржик-Оторва и Соня-Яйцо вышли провожать детей к воротам и долго махали вслед отъезжающему белому «нисану» и вишневой «тойоте». Только владелец синего «пежо», помедлив и окутав мать запахом дорогого парфюма, спросил:
‒ Мам, а зачем ты спектакль с голодовкой устроила? Мы ведь и так примчались бы. Ну, сказала бы просто, что плохо себя чувствуешь, а голодовка-то зачем?
‒ Понимаешь, ‒ шмыгнула носом Ирида, ‒ искусство не терпит лжи. Даже халтура должна быть достоверной. Тебе ли, артисту, этого не знать?
‒ Я знаю одно, что сцена по тебе плачет. Ну, будь здорова, и, прошу, не надо больше таких спектаклей. А мы приедем скоро! Как с делами управимся, так сразу приедем.
«Дем-дем-дем», - зашуршали колеса машины. Она вскоре скрылась за поворотом, а Ирида так и стояла, вдыхая морозный воздух. Он пах бензином и белой розой.
‒ Совсем с ума сошла! ‒ Соня выскочила на крыльцо с шалью. – Воспаление легких хочешь схватить? Марш в дом! Оторва и есть! Ничего тебя не исправит!
‒ Они будут собираться вместе, ‒ непререкаемо отрезала Ирида. – Будут! А ты боялась: грех, грех… Да, ну… Знаю, что делаю!
‒ Будут, будут, знаешь, знаешь, – миролюбиво ответила Соня. – А я знаю, что мы с тобой сейчас чаю напьемся с вишневой наливочкой! А?
‒ Давай! А можно чего и покрепче!
‒ Ну, точно оторва! Верно тебя дед назвал по особенному, все по особому норовишь сделать. Идем уже, чайник на последнем издыхании свистит!
«Господи, сколько суеты! ‒ думал Тайфун, высунув голову из будки. – Бегают, толкаются, вопят, шумят и все из-за ерунды. Меня чуть до инфаркта не довели! Тоже мне – венец природы! Лучше бы силы берегли, чтобы зиму пережить. Хотя им что: в теплом доме живут, вот и куролесят».
Он осторожно втянул носом воздух и посмотрел на небо. Мутное, белое, с едва заметным кружком солнца и грудой маленьких серых облаков вокруг него. Ветер вскоре пригнал снежную тучу, накрыл солнце, и серые облака распались.
«Зима, – подумал Тайфун, укладываясь в будке. – Ничего не попишешь. Переживем…».
