Летопись, висевшая в шкафу

Такое могло произойти только на карантине по коронавирусу. От вынужденного долгого безделья подбил жену вещи в шкафу разобрать. Раньше что-то плавно уходило на дачу, в гараж. Но это старьё. А добротные вещи,  но которые уже не надеть – всё оседали, оседали.

Кто много раз переезжал, таких проблем не ведает, конечно. А я всю жизнь провёл на одном месте. Годами копилось ненужное, десятилетиями. И даже страшно мне сказать – уже вести счёт можно долями века!

Как стало вдруг просторнее в шкафу!

Решительно выкинул 8 отличных брюк и три пиджака. Всё уложилось в три больших пакета, размером каждый с рюкзак бывалого туриста. Оставлю перед мусоркой – вдруг кто-то взять захочет. Днём как-то неудобно - когда стемнеет.

С  дюжину рубашек - туда же. Совсем неожиданно наткнулся на белую нейлоновую, в которой был на своей свадьбе. Нарядная, сверкала белизной. Сейчас уже оттенок желтоватый, и замахрился воротник, помятая – висела под другими. Уж больше полувека…

Спросил жену, осталось у неё от свадьбы что-то. Нет, только кольца. Ну, фотографии ещё, которые друзья снимали моим же аппаратом «Смена».

Рубашку подарила тёща, куда-то ездила в райцентр за ней специально. Тогда всё покупалось экзотически, не просто так.

Да, свадьба ярко вспомнилась, хотя была и очень скромной, в домашней обстановке. С моей стороны всего два школьных друга и мама с тётушкой. И ясно слышу песню, которую исполнил брат жены «Опять от меня сбежала последняя электричка».

Держу в руках рубашку эту, а волны памяти толкают дальше. Увидел, как последняя электричка в самом деле сбежала в Отрожке, ещё в мои холостые деньки.  Я сильно опаздывал, чувствовал это и бежал, бежал. Поезд, вижу, стоит, – он у первой платформы - ура! Перескочил кирпичный забор, я у головы состава, из окна глядит машинист. Машу ему,  взлетаю на платформу, а он с улыбкой затворяет двери и очень плавно трогает. Чертыхаясь, пешком отправился отсчитывать десяток километров.

Шкаф излучает волны памяти!

Вот свёрнута бумажка в кармане пиджака. Название химической статьи с библиотечным шифром. Уж имя автора мне ничего не говорит, но ясно, что работал в Ленинке в Москве. 

Один костюмчик очень жалко. Светлый, изящный, практически новый. Чуть-чуть кремоватый, в нём только на эстраде выступать. Пошёл в нём, помню, на областную конференции менделеевского общества – я в нём был скромным казначеем по нашему НИИ. Так меня сразу же выбрали в президиум - уверен, что из-за костюма. Сидел с умным видом.

А покупал его в салоне новобрачных - удалось получить пригласительный. Костюм совсем не нужен, но он обворожил. Я был в простой фланелевой ковбойке, но даже с ней он сочетался и так сидел красиво – хоть, в самом деле, прямо на эстраду.

Увы, давно уж маловат мне, серьёзно маловат.

В одном из пиджаков на дне нагрудного кармана я обнаружил книжечку талонов на трамвай по 3 копейки. И снова упругие волны из недр шифоньера уносят в годы, когда в ходу ещё копейки были, когда в ходу ещё был сам трамвай. Давно не слышен в городе весёлый перестук его стальных колёс. Я помню, один диковинный аттракцион у пацанов, когда ещё автоматически не закрывались двери. Ну, на ходу запрыгнуть, соскочить – обыденное дело. Соревновались, кто раньше доберётся из пункта А в пункт Б. Весь фокус в перескоке на трамвай, что впереди. Конечно, настоящий спорт - способность резко совершить рывок, умение почувствовать момент.

Много шмоток выкинуть придётся. Зато в процессе очищения я вновь обрёл четыре носовых платка. Конечно, проверял карманы.

Платочки сразу постирал, разгладил. Один не фирменный, он меньше остальных, рисунок вроде детский – какие-то цветочки, но главное: подшит нашей машинкой. Конечно, мамой. Ровная строчка, помню прекрасно, как уголки красиво мама оформляла. Её работа!

И сразу же опять всё те же волны властно погружают в глубины светлой грусти, в далёкие дрожащие пространства щемящих миражей. Настройка на волну идёт автоматически.

Швейная подольская машинка мамина исправна и сейчас, работает отлично, а появилась сразу, как умер мой отец, ещё в пятидесятых.

Они преподавали вместе в вечерней школе. Как отца не стало, мать часто плакала. Конечно, в школе её жалели. И ученик один, чтоб как-то мать отвлечь, сам предложил, и сам оформил через Посылторг  заказ швейной машинки.

Мы вместе с матерью осваивали технику. Сначала научились делать швы. И в отрывном календаре нашли, как начертить для платья выкройку. Все мамины размеры сняли, я аккуратно на бумаге всё расчертил, и мама сшила платье.

Тогда тринадцать лет мне было.

Я долго разглядывал этот платок носовой. Рисуночек действительно какой-то детский; пожалуй, ни о чём напомнить мне не может, а швы, конечно, мамины…

Поцеловал платок.

Вот румынские новые брюки. Только раз надевал их. На свадьбу сыночка. Сейчас еле-еле могу застегнуть, но носить не получится.

Осенью девяностого года я поехал сразу на две конференции. Сначала международная в Москве, делал доклад на английском. Столица бурлила уже, на Красной площади палатки, какие-то протесты.  Везде выступления, читаются стихи. Там и сям частушки с рефреном "Алла Пугачёва, Рая Горбачёва". На главной улице бойкая торговля по указу Ельцина. Пожилые москвички с рук продают тюбики зубной пасты и всякую  всячину.

Но хлеб уже было непросто купить. В столовках не всегда поешь, заоблачные цены. А жил я прямо в МГУ, в том знаменитом высотном здании. Как оказалось, там просто общежитие. А в самой башне размещён музей, потом какая-то контора строгая. По-партизански я забрался на самый верх, меня прогнали тут же, но выглянуть в окошко с верхотуры я успел.

И прямо  из Москвы лечу я в Казахстан, в Караганду.

Там - тишь и гладь. И лозунги привычные: Слава КПСС! Наша цель - коммунизм! На улицах тихо. А цены! За рубль тридцать можно купить шашлык, а хлебный квас – за шесть копеек кружка.

Конференция была на турбазе у тишайшего городка Кар-Каралинск. Вот там я приобрёл эти румынские штаны за цену смехотворную в сравненье со стандартами Москвы.

Так ладно, аккуратно сшиты! Увы, сейчас годятся только волны гнать воспоминаний.

Да, что ни вещь – волна. По сути, просто шмотки, безмолвные свидетели, но к каждой ведь как будто копии подшиты протоколов жизни.

Вот лёгкая зелёная рубашка, опять румынская эпохи Чаушеску. Прострочена по кромкам таким швом, как джинсовым. Мне нравилась, да и сейчас приятно посмотреть, но вот, врезается подмышками, зараза.  А не могу ж забыть, когда и где купил! В совхозе Гончаровском, куда научного сотрудника гоняли трактористом. Купил на денежки за стеклотару. Я даже написал рассказ про те деньки смешные. Не принимали эту тару в Гончаровке, пустых бутылок ещё до нас скопилась просто тьма. Один разок мы продавщицу уговорить сумели и столько заработали, что трактористам просто сниться не могло. Ещё жене я приобрёл костюмчик джинсовый и югославские сапожки! Черноземье, весеннее бездорожье – и в коопторге задержался дефицит, ведь просто так, конечно, не купить. А год, пожалуй, что восьмидесятый.

Ещё какие-то брюки. От костюма явно. Что не налезут, понятно без примерки, а выглядят ещё вполне.  Не видно пиджака от них, хотя всё перерыли вроде. По этикеточке  внутри понятно, что производство местное - "Работница". Где ж пиджачок? Всё вспомнил.

Окончил ВУЗ, на первые зарплаты инженера хотел купить костюм, но подобрать не мог. Выбор неважный, но добавлялась и ещё проблема - если подходил пиджак, широковаты брюки, нравились брюки - узок был пиджак. И повторялось это с любым костюмом.

Мама обратилась к соседу дяде Ване, который трудился начальником первого отдела на фирме «Работница». Сотрудник органов в отставке.

Пришёл к нему на фирму, и добрый дядя Ваня позволил выбирать детали всех изделий фирмы во всяких произвольных сочетаньях, ему никто не возражал.

Пожалуй, я единственный раз в жизни приобрёл костюм, сидящий так, как в идеале надо.

А вскоре я женился, посолиднел, и первым делом брюки стали мне узки – довыбирался. А в пиджаке всё продолжал ходить и износил. И эти, вот, штаны, явившиеся милостию первого отдела, уж больше полувека висят себе тихонечко в шкафу.

Ну и ещё всё той же волной памяти повею на моих соседей.

Я студент, с мамой вдвоём живём. Ей дают путёвку. Я  в первый же вечер самостоятельной жизни очень поздно являюсь домой. Но что-то случилось с замком, дверь открыть не могу. Всё перепробовал.  Отчаявшись, хочу прорваться силой. На дверь налетаю с размаха. Соседи подошли к дверям, даже шопотки слышны, но никто не высовывается. Второй час ночи.

Звоню ко всем, стучу, хочу топорик попросить. Никто не отзывается.

Я представляюсь им, в чём дело объясняю - молчок в ответ. Наконец, к чести органов, не выдержал именно тот дядя Ваня. Открыл, топорик дал и дверь помог поддеть.

Другой сосед – будёновец из Первой конной, ещё один – сантехник и алкаш, но добрый мужичок. Так мне и не открыли двери.  Давным-давно уж никого из них на этом свете нет. И только лишь штаны, которые уж мне не натянуть, всех воскресили в памяти.

А вот, костюмчик полный. Не втиснусь ни в пиджак, ни в брюки. Материал простой и светлый, коричневая крапинка. Я ничего такого  не припомню про него особенно достойного  всей летописи этой. Ну, мне лет тридцать с небольшим. Наверное, расцвет мой самый. Иду по саду Первомайскому, где главный храм сейчас. Сентябрь, наверно. Солнечный денёк. Я загорелый, только с юга, мышцы все играют. И сам себе я нравлюсь. Вот, собственно, и всё, что помнится. Конечно, мало. Но именно расцвет, и этого достаточно вполне. 

И уж когда казалось, что исчерпался шкаф, со дна его волнистой лентой вдруг мягко выполз широкий офицерский ремень отца. Я рот открыл от удивленья. Из настоящей толстой мягкой кожи коричневого цвета. Никаких прошивок. Стальная пряжка с одним шпеньком по центру. Ремень военных лет.

И надо же, явился он как раз под День Победы! Под юбилей крутой. Да, семьдесят пять лет Победе!

Как, впрочем, ровно столько же и мне.

Ремень отца всегда в почёте был. Я в детстве с ним играл, потом уж сын – от деда больше никаких реликвий он не видел.  И с джинсами носил. Я думал, что сынок и замотал ремень куда-то. А он всегда был рядом, дремал в утробе шкафа.

Отец в железнодорожных войсках служил. С войны вернулся глухим на одно ухо – ведь поезда всегда бомбили. Не расспросил его, куда в войну он ездил. Я только точно знаю, что ровно за год до Победы, первого мая сорок четвёртого, он проезжал Воронеж. Из эвакуации сюда уже вернулась мать с бабушкой и моим братом.

Есть фотография родителей – он стрижен коротко, в военной форме, худые очень оба, особенно мама измотана. Но оба улыбаются приветливо. Мне улыбаются. На фотографии не видно, но гимнастёрка подпоясана, конечно же, вот этим вот ремнём.

А почему я точно знаю эту дату встречи? Обратным счётом от даты моего рожденья. А через пару месяцев уже – Победа!

На длинных волнах памяти вещает старый шкаф – на очень длинных волнах.