Фея

Одна молоденькая, до неприличия губастая фея решила выйти замуж. Известно, что звали её Клавдия Холина. Жила она у подземной станции «Юго-Западная», на четвёртом этаже многоквартирного дворца. Выбор Клавдии пал на соседа, безработного таксиста Гноева. Тот обитал этажом выше, причём крайне замкнуто. Мало кто знал Гноева в лицо. Его различали по мужественному кашлю, не знавшему бетонных преград.

«Женишок-то подходящий! – радовалась Клавдия, оценивая бронхиальное гавканье соседа. – Выхожу его, чахоточного. Причешу любовью. А на мечте и разных там глупостях поставлю крест. Надоело! Хочется простого бабского счастья».

В свои неполные девятнадцать Клавдия была знатоком по части любовных отношений. Ещё восьмиклассницей узнала она разницу между теорией и практическими занятиями. О, сколько же в них участвовало ярких мужчин!

Первым был Рубен Артурович, школьный учитель физики. Не человек, а восхитительное древнее ископаемое! Клавдия провела с Рубик-джаном три незабываемых месяца. Их не портило даже то, что у битого жизнью физика обострилось множество хронических заболеваний. Да, безусловно, ветхий организм этого несравненного мужчины трещал по швам. Зато каким юным было воображение у деда Рубена! Он читал эротические басни. Рисовал гуашью по телу. Изобретал невероятные гимнастические этюды. Находил глухие места для прогулок без одежды… Увы, идиллию нарушила армянская жена Рубик-джана – сущая горгона! Клавдии даже пришлось скрываться от её гнева на чердаке.

Затем был Игорёк, в прошлом – сотрудник МВД. Тот ещё шутник! Сбежал на Дальний Восток, прихватив фамильную реликвию (бабушкино колье из жемчуга). Трагедия была страшная! В память об Игоре у Клавдии сохранился малиновый рубец над бровью. А ещё – в довесок – острый, как финка, цистит.

Едем дальше.

Рейс: «Москва – Сухум».

Третий и самый одарённый мужчина Клавдии работал проводником. Имя его неизвестно. Глядя, как он шпарит на балалайке Цоя, любая девушка мгновенно таяла, забыв соблюсти формальности. Клавдия не была исключением. Да и не так уж важно, как звали проводника! В хмельных поцелуях ему не было равных, а это – главное.

После школы началась учёба в кулинарном техникуме. И, как это часто бывает, наша героиня потеряла счёт мужчинам. Клавдии стали нравиться однодневные романы-вспышки. Хотя следует учитывать, что не все принимали это как должное. Районный стоматолог, например, так увлёкся губами Клавдии, что хотел покинуть беременную жену. Он заваливал юную фею плюшевыми уродцами. Покупал ей курагу в шоколаде. Говорил что-то про сказочные импульсы. А Клавдия, говоря современным языком, отправила этого принца в белом халате далеко и надолго. Её сердце принадлежало благородному насильнику Аркадию, звезде Тропарёвского лесопарка. И, хотя персонаж этот был вымышленным, Клавдия чувствовала его скорую материализацию. Всякую ночь искала она своего Аркашу, разгуливая по криминальным джунглям Юго-Запада.

О мифическом герое знали двое: кот Богдан (любимец семьи Холиных) и Филичева (нечто вроде подруги). Ушастый хитрюга оценивал происходящее скептически, но, разумеется, молчал. Разве что иногда, объевшись варёной печени, двусмысленно мяукал. Филичева же, как и подобает воинствующей девственнице, говорила утомляюще много. Понимание личности Клавдии раздувало в ней особый, азартно-бредовый трепет.

– Это невероятно! – частенько урчала она, пригревшись возле самовара. – Ты живёшь как античная богиня. Утром и днём купаешься в роскоши своих чувств, а ночью, храня изящество мысли, отдаёшься простолюдину. Дерзко и величественно! Лишь одного я, Клавушка, не пойму. Что делается с твоей любовью к Аркадию в момент измены? Что, неужто исчезает она в потоках страсти?

– Перестань! – хмурилась взмокшая от чая Клавдия. – Моя любовь недосягаема. Сейчас объясню почему. Вот, представь: знакомлюсь я с каким-нибудь бродягой. Отвлекая разговором, тестирую его улыбку и пальцы. Запомни, это лучшие индикаторы! Если человек улыбается, скрывая зубы, жди от него подлость. Увидишь тёмно-розовые, обкусанные ногти с мизерной лункой, будь готова к выкрутасам. Перед тобой шизофреник.

– Ох! – стонала возбуждённая Филичева. – Ногти!..

Клавдия раскачивалась, говоря этими движениями: «это вам не хухры-мухры!» и продолжала:

– Ты, однако, слушай! Не отвлекайся. Постельное дело – целое искусство. Требует оно внимания к мельчайшим деталям. Одной физиологией его не постичь… Ага! Так вот. Когда меня, наконец, раздевают, я вспоминаю Аркашин образ. И, глядишь, уже не случайный любовник во мне, а он – Потрошитель банальности. Выходит, что это не измена. Теперь ясно?

Филичева отвечала утвердительными спазмами шеи.

– Хорошо, – говорила она затем, – но почему ты доверила сердце разбойнику? Чем плох законопослушный гражданин? Ну, скажем, менеджер из гипермаркета?

Клавдия в ответ закипала словно борщ:

– Дура ты, Филичева! Ну, что такое менеджер? Уксус. Покупной фарш. Обветренный сгусток майонеза. То ли дело Аркадий! Боец, презирающий закон во имя жестокой, но честной страсти. Даже мечты о нём в радость. А коли посчастливится вкусить его грубые ласки, так я, наверное, умру от счастья!

Филичева, слушая это, неизменно рыдала и делалась парадоксально красивой. Жаль, только на одну минуту. А Клавдия целовала взасос Богдана и шла гулять по району – свободная, чудаковатая, дикая…

Надо заметить, что Клавдия росла в семье без присмотра. Жизнь двухкомнатного мира Холиных текла, будто струя воды из неисправного крана. Отец, заправский Кабан, целыми днями смотрел телевизор и хохотал. У матери была одна забота – готовка. На её мужском лице, ожесточённом тайными припадками, редко гостили эмоции.

– Только бы не заснул голодным, – чеканила она как робот. – Похудеет ещё.

Кабан и не думал худеть. Ежедневно ради него пылала духовка, шипели сковородки, булькали кастрюльки. Чем больше становился живот Кабана, тем громче он хохотал. Печали, красавец, не знал. Рассуждал иронично. Феномен присутствия дочери в квартире списывал на болезненную шутку разума – галлюцинацию. Сама же Клавдия панически боялась отцовского хохота. Её гордое сумасбродное «я» частично мертвело, заслышав это демоническое ржание. Мечты об Аркадии были наподобие спасательного круга.

«Я должна терпеть», – убеждала она себя всякий раз, когда хохот заставлял её прятаться. – «Наши тропинки обязательно сойдутся. И тогда – прощай, ненавистный смех! Мы с любимым переедем в Красногорск, на улицу Губайлово. Там, говорят, от еловой рощи воздух исходит особенный. Будем там жить-поживать да экологически чистых наследников рожать. Эдаких маленьких визгливых аркашек!..»

Но вот, окончив техникум, Клавдия перестала мечтать. В одну секунду – легко и прозаично! Точно шарик с гелием отпустила. Ей даже петь захотелось, хотя сидела она, извините, на унитазе. Именно в этот момент сосед Гноев на редкость оптимистично кашлянул. Это был знак свыше. Клавдия спустила воду и прислушалась. Вроде бы тихо, можно идти ужинать на кухню. Там, как обычно, болталась Филичева, искавшая правду в миске с холодным рагу. Богдан сидел рядом, наблюдая медной щёлочкой за трапезой гостьи.

– О любви больше ни слова! – провозгласила Клавдия шёпотом. –  Всё, детские мечты кончились, пора надевать фату реализма. Быть мне женой Гноева.

Филичева перестала жевать и, разнервничавшись, уронила в чай кусок баранины.

– Зачем? Есть же Аркадий!.. – взбунтовалась она.

– Тсс! – шикнула Клавдия. – Не дёргайся! К чему эти брызги? Отныне Гноев – моя судьба. Завтра пойду к нему сдаваться.

Богдан одобряюще замурлыкал. У Клавдии от этого стало необычайно радостно в животе. А Филичева допила жирный чай и ушла не прощаясь.

Вечером следующего дня Клавдия шагнула на лестничную площадку. Чувство неуверенности разгонял отцовский хохот за спиной. «Живо, к алтарю!» – призывало внутреннее «я». Тридцать шагов босиком по холодным ступеням, и Клавдия очутилась наверху. Чтобы разведать обстановку, прижалась ухом к двери. Гноев не спал. Его драматично-злой кашель солировал под невнятное бормотание телевизора.

Настал момент истины.

Клавдия несколько раз позвонила в дверь. Увидев семейные трусы будущего мужа, она, конечно, расстроилась. Их обладатель меньше всего походил на героя жарких фантазий. Он, пожалуй, напоминал гнома, убежавшего с картины душевнобольного художника. Да ещё с объёмной бородавкой на щеке.

«Без паники! – внушила себе Клавдия. – Главное, что теперь мы будем вместе».

Гноев этому почему-то не обрадовался

– Тебе чего надо? – спросил он, щурясь.

– Войти можно?

– Зачем?

– Покажу кое-что.

– Ну, давай.

Клавдия юркнула в прихожую и тотчас скинула халат. Надев полуразбитые очки, Гноев увидел юное, измученное блудом тело.

– Эк ты куда!.. – закряхтел он. – М-да…

От удивления его и без того крупный череп стал воистину гигантским.

Разгорячённая Клавдия не выдержала:

– Чего же ты мнёшься?! Бери меня в жёны, прямо здесь!

– Сейчас, – пообещал Гноев и ушёл на кухню.

Там он гремел посудой, мычал блатные хиты и кашлял. Длилось это минут сорок, а то и более. Клавдия стала мёрзнуть. Наконец Гноев соизволил вернуться. Улыбнулся, хлопнул разделочной доской по бедру и неожиданно, словно его ткнули шилом, заорал:

– А-а-а! Проваливай!

– Не гони меня, соседушка! – взмолилась Клавдия.

– Уходи, клюква!

Надо было как-то утихомирить разбушевавшегося жениха. Сочные губы невесты инстинктивно потянулись к его трусам. И напрасно! Защищаясь, он пустил в ход разделочную доску. Онемевшая Клавдия не сопротивлялась, только прикрывала руками чувствительные места. Когда боль стала невыносимой, её внутреннее «я» уступило место чужеродному жуткому «оно». Заметивший это Гноев упал на колени и стал молить о прощении. Да куда там!.. Вихрь безумия заставил его удрать на хлипкие антресоли, предварительно сбросив очки.

А горе-невеста, прихрамывая, вернулась домой. В её теле бушевала энергия, крайне опасная для человеческого ума. Даже хохот Кабана-отца не пугал её. Она зашла к нему, плюнула в экран телевизора и удалилась. Кабан ответил на это рекордным взрывом гогота. А вот чувствительный Богдан, обнюхав новую Клавдию, распушил хвост и покончил собой.

Бросился, окаянный, в чан с кипящим харчо!

…

Лунной ночью взъерошенная фея, рыча и повизгивая, отправилась к Тропарёвским зарослям. Там её поджидал абсолютно реальный маньяк. Голодный и сильный. Лицо, как у начинающего драматического актёра. Вместо имени кличка – Перфоратор, данная за большое усердие. Маскируясь ветками рябины, фиксировал он каждое движение своей жертвы. Чем ближе она подходила, тем шире делалась его слюнявая улыбка.

…

Матвей Холин проснулся среди ночи. По традиции, вдоволь нахохотавшись, он спал как убитый. А тут вскочил, словно ужаленный. Глянул в храпящее лицо жены, содрогнулся и принялся разыскивать дочь.

Не обнаружив её, Матвей заплакал.

Впервые за десять лет.