спустя две недели промысла, нашел оптимальный вариант. Трал отдавали после ужина, и часам к одиннадцати (к полуночи, уж точно) тонн двадцать пять – тридцать ставриды поднимали на борт. Потом пытались поймать еще – с переменным успехом, так что рыба в цеху была ровно половину промысловых суток – с полуночи до полудня. Во второй половине дня (а иногда уж и с утра самого) «авоську» не забрасывали бесполезно, ведя поиск рыбных косяков для вечерней рыбалки. Так что, около двенадцати часов в сутки цех простаивал без рыбы.
Вот, в какой-то час безрыбья сунулся Уздечкин в тамбур первого трюма – законную свою вотчину, загроможденную, впрочем, самодельным стеллажом во всю, почти, длину помещения. Стеллаж был завален коробами с резаной бумагой.
Бумага нужна была для прокладки между рыбными брикетами в коробе. И резали её активно на каждом переходе, пакуя потом в короба и поднимая на тот самый, неизменный на всех судах, стеллаж в тамбуре первого трюма – так уж повелось.
А еще в тамбуре стояла деревянная лавка – чтоб можно было порядком закоченевшему трюмному вылезти, да и посидеть в относительном тепле тамбура – чуть отогреться (температура здесь, из-за открытого лотка для коробов все равно была ощутимо ниже, чем в коридоре или каютах).
Но сейчас Уздечкин наткнулся на Лёшу – чанового матроса с их бригады.
Лёша строгал стружку с замороженной ставриды.
- Ленятся все строганину делать, - заранее оправдываясь за такое свое тихушничество, завёл он. – Все только есть горазды, а построгать – никого не найдёшь!
Спрятался от товарищей! Скрылся за водонепроницаемой дверью.
Лёша был любером. Белорусским. Когда Уздечкин спросил Лёшу, каким видом спорта тот занимался, чановой не без удовольствия разъяснил:
- Я занимался спортом под названием «уличная драка».
Раз в двое суток Лёша занимался на свободной дневной вахте на верхнем мостике. Делал обязательные растяжки, крутил в руках палку, молотил грушу – рыбацкий буй, налитый водой.
- У Лёхи все по режиму, - заверял Уздечкина Витя Штурман, - вот, он на этой дневной вахте спит до половины четвёртого, встаёт, забирает полдник в каюту, и – на мостик заниматься.
Режим у Лёши был и в питании. Мяса он не ел вовсе, а вот рыбу, по собственному выражению, «лупашил» - дай дороги! Постояно солил её в стеклянных банках у себя там, на чанах – в выкроенные от работы минуты. Ну, и строганина, конечно – святое дело!
Надо отметить, что жаден уличный драчун был до безобразия, поэтому и готовил, и ел строганину или солёную рыбу втихаря и в одиночку, не делясь даже с земляком нынешним и соседом по каюте Витей Штурманом.
Итак, эти двое жили в двухместной каюте левого борта, через переборку с врагом жил очкарик Володя, Валера со Славой и Михаем втроём жили в одной четырёхместке, а в дальнюю, носовую четырёхместную каюту занимали Коля Ковбаса, Саша, что безуспешно пытался в поезде технолога на рюмку залучить и Григорий Лохматый, что благодаря Саше обрёл солидную кличку «Профессор».
- А, он лежал раз в ящике (койке), журнал какой-то читал, да так и заснул – с журналом на на глазах.
Затесался, правда, к ним в жильцы и вражеский упаковщик – худоба Василий, глава многодетного семейства. Но ничем он из стройных рядов не выбивался, никого своим поведением не коробил.
Сама же каюта была прозвана хохмачом Лёшей «Республикой Чад».
- Знаешь, есть в Африке такая республика – Чад? Вот-вот – это про дальнюю нашу четырёхместку.
Речь шла о том, что в этой каюте дымили все четверо, и, казалось, процесс был безостановочным (если уж не все разом, то хотя бы кто-то один тлеющий огонёк на конце сигареты поддерживал). И хоть двери сроду не закрывались, практически всегда там висели непроходимые клубы табачного дыма. Причем, по малодушию попирая святое морское правило, курили даже при спящем.
Кстати, другая четырёхместка с Валерой, Вадимом и Михаем была полностью некурящей. Также не курили очкарик Владимир (но тут, сдавалось, главной причиной была денежная экономия), про спортсмена Лёшу уж и куры не пели. Витя Штурман баловался порой за компанию (на шару – дармовщинку), но курильщиком в полном смысле слова не был.
Не курил и Уздечкин: «Тоже мне, занятие! Дым без толку пускать, здоровье на том гробить, так еще и платить каждый божий день за это удовольствие – может ли быть большая глупость на свете? И главное – хоть бы какая-то польза от того была! Положим, выпивать тоже вредно, но коль рюмку выпил – кровь сильней забегала, душа чуть подобрела, голова на какой-то миг от суеты прояснилась: хоть какие-то положительные моменты! А тут – сплошная дымовая завеса со всех сторон».
Вся бригада, получалось, жила по левому борту, единственным отщепенцем с борта левого был трюмный Уздечкин.
19. Судовые сны.
Отчего в море так часто снятся сны? Верно, воображение, фантазии и сама душа, истомившись за день от рутины судовой жизни, серости, а где-то и убогости морского бытия, скудости и однообразия красок, во сне срываются с катушек, и неудержимо рвутся в заоблачные дали и сказочные, неведомые доселе миры… Вот и стоит в самый спозаранок какой-нибудь обработчик Сергей в «стойле» своего морозильного аппарата, говоря своему товарищу Александру:
- Сон интересный сегодня снился!.. Вижу я, – и подхватывается дальше в подробностях, что спросонок еще какими-то осколками - обрывками сохранила память, взахлёб повествовать тающее, как мороженое в жаркий день, воздушно-розовое своё сновидение.
- Это к деньгам, Серёга, это к деньгам, - совсем не слушая, зевая во весь рот, отвечает ему, наполняя серебристую алюминиевую блокформу серебристо-серой ставридой, равнодушный напарник. Которому в этот утренний час самого начала вахты все и вся – фиолетово и по боку, и уж точно не до чужих снов – со своими бы разобраться!
А Уздечкин же укладывался в койку (с удовольствием прочитав, впрочем, как всегда перед сном несколько страниц русско-английского разговорника – как книгу), с тем сладким чувством, с таким предвкушением, словно усаживался в кресло кинотеатра: «Чего нам сегодня интересного закрутят?».
В эту ночь Уздечкину вновь приснился Буэнос-Айрес. Величественный до исступления католический собор (только во сне может сподобиться такая красота), иссиня-голубая река, по которой плавно катит их белоснежный траулер. А берег – квадратами, как шахматная доска: изумруд сочной зелени травы, против жирной красной земли. И рвущий счастьем грудь воздух – тот самый, что был два года назад… «Буэно» - хороший, «айре» - воздух. Тот, что пьянит даже во сне…
И вдруг судно выносит прямо на привокзальную площадь Калининграда, пришлось сбавить ход, пропуская с проспекта Калинина сухогруз – того было преимущество, по главной дороге он шел. Наконец, гулко перевалив через трамвайные рельсы, траулер пришвартовался на автобусной остановке. Чуть впереди и сбоку чванился двумя своими обшарпанными этажами отдел кадров Тралфлота. Сейчас Уздечкина за шиворот-то тряхнут: «Тебя кто, паршивец, в Буэнос-Айрес отправлял? Кто, спрашиваем, визу выдал?».
Суши весла – приехали…
(продолжение следует)
