тело...степной пейзаж с телёнком

                                                                         глава четырнадцатая,
                                                           в которой автор вместе со своим героем,
                                                      устав от свинцовых мерзостей жизни, позволят
                                                         себе немного расслабиться и полюбоваться
                                                                        красотами родного края

      Алексей должен был идти, не торопясь: всех, кто бежал или шёл по Степановке подозрительно быстро, предусмотрительные степановские аборигены немедля отлавливали и возвращали в психушку. Выяснив, что псих не беглый они тысячу раз извинялись и, купив ему порцию мороженого, отпускали с миром. 
      Мороженое  изготавливал местный «холодильник». Оно было колючее и громко трещало на зубах. 
      Холодильник следовало переименовать в «морозильник».

      Медленно и грациозно шёл «беглый псих» по улицам незнакомой Степановки, раздавая направо и налево всем встречным, и поперечным жителям деревушки обворожительные улыбки. Обречённые вечно жить в соседстве со психами степановцы были к ним приветливы и равнодушны. Но, как говорят, в семье не без урода: один степановский несмышлёныш, в ответ на дружелюбную улыбку Алексея, обнажил на своём шоколадном теле белоснежную задницу и, мелко семеня короткими ножками, пустился наутёк со спущенными штанами.
      
      Скоро Алексей достиг карьера. Бежать по узенькой тропке, петляющей по неровному каменистому дну было непросто, хотя достаточно привычно, и беглец перешёл на быстрый шаг. Кое-где, в наиболее глубоких карьерных выработках, скапливаясь годами, стояла дождевая вода. Вода покрывалась зернистой зеленью, протухала. Из неё местами торчали плоские, глазастые морды болотных жаб. Изредка, жабы квакали. Над болотцами, поросшими утлым камышом, во множестве вились комары и мошкара. Добро это ловко заглатывали на лету лягушки, молниеносно выбрасывая из пастей извивистые липкие языки. Наевшись досыта, лягушки задёргивали на глазах белёсые шторки и пребывали так неподвижно в полном и безотчётном блаженстве.

      Тут-то и настигали их хлёсткие металлические прутья степановской «босюрни». После жесточайших ударов, маленькие тельца подскакивали над водой и под тихий «квак» переворачивались кверху раздувшимися брюшками. Мальчишки, движимые охотничьим азартом, шли себе дальше, а неподвижные белые распятья сиротливо качались на мутной поверхности. 

      Суеверие – спутник невежества. Мальчишки верили, что мёртвые лягушки – к дождю, а поскольку Степановку, особенно в летнюю пору, мордовала сушь, они были неутомимы. Мёртвые лягушки становились отменной пищей для карьерных крыс. Последние, отъевшись до размера комнатных собачек, нападали на загулявшихся в карьере кур и уток, а нерадивые хозяева, недосчитавшись дворовой живности, грешили на бомжей и беглых психов. Здесь же, в карьере, бродили бездомные собаки с поджатыми под себя хвостами, словно опасаясь пинка под зад обвислый, закудлаченный, с въевшимися намертво во всклоченную шерсть репейником и колючкой. Собаки дичали. Не обременённые тягостями людской меркантильности и морали, вступали в брачные связи кто с кем горазд, создавая, таким образом, новый вид хищника, именуемого Чупакаброй и наводящего ужас на всё сельское население. Днём собаки хоронились в карьерных лабиринтах – ночью злобно рычали и громко лаяли, случалось, нападали на редких прохожих. В карьере стояли сырость, прель и задуха, и Алексей значительно ускорил шаг.

      Скоро он выбрался на отлогий склон. По склону стекал терпкий аромат степного разнотравья. Алексей различал привычные, знакомые с детства полынь и степной ковыль, молочай и верблюжью колючку, спорыш и пастушью сумку, васильки и колокольчики. Все это коренилось в сухой богарной почве, и пока там сохранялась хоть малая капля влаги, держалось в ней. Когда земля прожаривалась насквозь и почва, иссохнув, теряла силы, налетающий горячий «степняк» сгребал и нёс вихрастую пыль, и в ней, подпрыгивая и кувыркаясь, кубарем катилось костистое перекати-поле, отчаянно и безуспешно цепляясь иссохшими ломкими конечностями за бесчисленные неровности и проломы эрозированной почвы.

      И так было сто и двести, и сто раз по двести лет назад, ибо это была девственная земля – заповедная таврийская степь, оставленная в качестве экспоната для изучения студентами аграрных ВУЗов, степь, сохранённая между карьерными язвами и колхозными полями, засеянными различными злаками. Степь была ровная и чистая и простиралась за далёкий окоём. Над нею вились ласточки и кружили вороны. Словно кем-то бросаемые камешки, бескрыло летали воробьи и падали в траву, сбивая с неё лёгкое облачко дорожной пыли. Вороны же плавно планировали, совершая барражные круги; садились на просёлок; прохаживались чинно, вскидывая хвосты как фрачные фалды; а потом снова взлетали и кружились, словно пристально что-то высматривали с высоты своего полёта.

      Алексей шёл просёлком. Несколько воробьёв пронеслось над ним так, что он вынужден был прогнуться, чтобы уклониться от них. А они в последнее мгновение, как воздушные асы, идущие «на таран», резко взмывали вверх и исчезали у него за спиной. «Летают, как пули». – подумал он, зная, как летают пули. Когда он миновал редколесье, высаженное вдоль просёлка, то увидел поляну. На поляне жалобно блеял телёнок. Он стоял на коленках и словно игрушечный болванчик мотал у самой земли ушастой мордой. Длинная цепь накрутилась на металлический кол, вбитый в землю, и притянула к ней шею телёнка. Вольная воля, тёплое солнышко и ласковый ветерок; какая ни есть, а свежая травка, поддали малышу настроение и он, бодая неокрепшими рожками, летающих рядышком, пёстрых луговых бабочек, допрыгался до того, что цепь, обматываясь вокруг штыря, укоротилась «до канцуров» и поставила его на колени. Круглые глаза телёнка с редкими ресницами пристально смотрели на пришельца, и не было в них ни мольбы, ни скорби, а было простое любопытство. Телёнок хотел пить и с мясистых губ его стекала вязкая пена. Алексей размотал цепь. Телёнок поднялся с колен и благодарно ткнул его в бок счастливой мордой.

      Было утро не праздничное и не праздное – обычное утро обычного дня обычного года. Лето одним глазком уже поглядывало в сторону осени. По земле ходили люди с радостями своими и горестями: кто-то мужественно смотрел в глаза жестокой реальности, кто-то упорно лелеял мечту и питал надежду на светлое будущее, кто-то, махнув на всё рукою, поддался соблазнам и благополучно погряз в них  – каждый шёл своим путём, предначертанным ему судьбою.

      Народ необъятной благословенной страны шёл к счастью или от него, к благополучию или совсем в противоположную сторону, но шёл, ибо сидеть, сложа руки, когда всё жило, дышало и двигалось, было просто невозможно.

      А навстречу идущим шёл двадцать первый век с его продажными депутатами, семейно-олигархическими капиталами, преступными кланами, политическими проститутками, коррумпированными судами, безалкогольным пивом и резиновыми женщинами.

      Тело одной такой «резиновой Зины» – сексуальной утехи олигофреничного Быка – и обнаружил в чёрной «волге» 02-75 КИЕ бравый старлей на тринадцатом километре Галагановского шоссе, где гладко-синяя наезженная трасса имеет мощное ответвление, ведущее в Степановские карьеры…

      Остальное читателю уже известно и автор может считать свой труд благополучно завершённым. Он также надеется, что чуткий, достаточно внимательный читатель ещё не однажды встретит в жизни уже знакомых ему персонажей и сможет наблюдать их дальнейшую судьбу, если, разумеется, она его заинтересует.

                                                                                ----оОо----