Поездка оказалась удачной.
Всё складывалось наилучшим образом: иностранец валом валил на концерты, во всех залах аншлаги, всеобщий восторг, свист, улюлюканье. Публика – в основном молодёжь – не скупилась на аплодисменты, вызывала «на бис!». Ансамбль, что называется, «выдавал» в своих выступлениях некоторые популярнейшие композиции модных в Европе хитовых мировых авторов, своеобразно и талантливо интерпретированные Шуркой, на свой страх и риск значительно отступившим от утверждённой гастрольной программы. Поскольку и авторы эти и их музыка в Союзе были запрещены к исполнению, Шурка… заработал внушение: сопровождающий группу представитель управления культуры, имея соответствующие инструкции и властные полномочия от компетентных органов, открыто пригрозил ему неприятностями, если дальнейшие выступления не будут проходить строго по утверждённой программе: "Если вы не хотите, чтобы эта ваша первая поездка оказалась и… последней", – сказал и хлопнул дверью.
Настроение было испорчено. Ребята сникли.
Вечером в дверь гостиничного номера постучали. Открыл тромбонист и впустил в номер незнакомца. Угадали в нём, в общих чертах, иностранца. Извинившись и поприветствовав хозяев номера, он немедленно приступил к делу. Суть его посещения состояла в следующем: на невыносимо русском с явно английским акцентом он предложил или, скорее, передал предложение работать в США. Заверил, что его «big boss» приглашает в популярнейшие музыкальные коллективы лучших мировых исполнителей. И, что они оба, Шурка и его тромбонист, в полной мере отвечают мировым исполнительским стандартам, и он и его «big boss» будут очень рады, если их предложение не будет отвергнуто. О деталях и условиях контрактов – после получения согласия. С тем он оставил координаты и, попрощавшись, выюлил из номера.
- Ни хуя себе – сказал я себе, – удивился Шурка, когда за незваным гостем захлопнулась дверь, – и что ты об этом думаешь?
- Надо соглашаться, - обрадовался Генка.
- Так сразу и соглашаться?
- А что тут думать, Шурик?
Прежде чем ответить, Шурка пристально посмотрел на коллегу, словно за эти несколько лет, что они проработали вместе, такой возможности у него ни разу не было. Генка Панков – его тромбонист и однокашник, не то чтобы скромный, но крайне стеснительный и очень малоразговорчивый человек, еще, будучи студентом четвёртого курса «мучилища», – как в шутку и не без умысла сокращённо называлось ими горячо любимое учебное заведение – стал лауреатом двух Союзных и одного Международного конкурсов. Окончив учёбу, отказался от предложения работать в оркестре Большого театра, окончил, кстати, Одесскую консерваторию, нашёл Шурку и попросился к нему в ансамбль. Они работали, как говорят: «душа в душу», были друзьями и единомышленниками, оба испытывали неутолимую страсть к музыке. Правда, в отличие от Шурки, Генка был фанатичным джазменом. Однако, взявшись, просто ради «спортивного», как он выразился, интереса написать оркестровку Шуркиной симфонии, он, в процессе работы над партитурой, по-доброму позавидовал масштабности и глубине таланта своего друга и гениальности, без преувеличения, созданной им музыки. И его понесло:
- Считаем так: как артист высшей категории, ты получаешь за один концерт 220 ре. Как руководителю коллектива тебе доплачивают пару копеек. Сколько ты можешь отработать концертов в месяц?
- Столько, сколько дней в месяце.
- А сколько работаешь?
- Гена, к чему эти манцы? Я что: не знаю нашу кухню?
- Это не наша кухня, Шурик, это кухня их – этих жлобов от власти, этих пошлых дураков, что пишут дебильные законы, которые никогда не дадут тебе заработать столько, сколько ты хотел бы и смог.
- Ну и что?
- Ничего. Твоя норма – шесть палок в месяц, зарплата 220 на 6… И всё. И считай паузы. Но это не самое страшное. Каждый концерт – это своеобразный стресс, творческий подъём, маленький яркий праздник души, который облагораживает тебя, придаёт тебе уверенности, поддерживает твой жизненный тонус и уровень твоего мастерства, наконец. Работая шесть концертов в месяц, ты расслабляешься, теряешь этот тонус, теряешь темп, становишься холодным ремесленником, не говоря уже о том, что твой заработок меньше, чем у дворника, потому что дворник может работать, помимо основной, еще и на полставки. А ты этого не можешь. Тебе это запрещает закон, писанный теми же дебилами, которые, однако, сами живут вне всяких законов. Такая вот она – совковая бухгалтерия…
- Ты диссидент, Гена. Побей меня бог: ты диссидент, – почти выкрикнул Шурка, выслушав философскую тираду друга.
- Да, я – диссидент. И потому я решил остаться. И тебе советую то же.
- Я не могу, Гена.
- Почему, чёрт возьми?! Это предложение не просто заманчиво: здесь ты будешь работать на себя, а не на дядю, как в Союзе. И как музыкант сможешь полностью реализоваться. Ты написал гениальную музыку, кстати, я уже заканчиваю оркестровку. Думаешь, её кто-то будет у нас играть? Вспомни Прокофьева, Шостаковича, Мурадели, Данькевича. Это – колоссы, гиганты мировой музыкальной культуры… Сколько им пришлось пережить, когда их травили, поддавали обструкции… всякие там тупицы, бездари, невежественные чинуши от музыки, хамы от культуры. Всё истинно талантливое чуждо и враждебно ханжеству этих узколобых спецов от власти, самодовольных недоучек, этих властных недоразумений, способных всё ограничивать, запрещать, уничтожать живую свободную мысль. Решайся, Шурик, такой случай выпадает один раз в жизни.
Шурка подумал.
- Нет, Гена… У меня там отец… Он коммунист, секретарь райкома…
- И что?..
- Представляешь, какие у него будут неприятности?
- При чём здесь ты?
- Всё при том же.… Помнишь знаменитый сталинский постулат: «Сын за отца не отвечает, отец за сына – головой!» Вот с него эту голову и снимут, если я здесь останусь. А мать что скажет.… А наши ребята, которым мы столько времени морочили голову… а теперь что – оставить их одних?
- Не знаю, Шурик, не знаю… Я понимаю, что из-за меня у тебя тоже будут большие неприятности – такова изуверская идеология круговой поруки – но ты должен меня понять…
- Да, Гена, я тебя понимаю: ты один – терять тебе нечего.… Давай… с Богом!
Ребят никто не встречал. Филармонический автобус, наехав боковыми колёсами на бордюр, одиноко торчал, на привокзальной площади, странно скособочившись. Водителя в нём не было. Пришлось ждать. Тот, прибоченясь, стоял у киоска и, похоже, что-то обсуждал с несостоявшейся Шуркиной «тёщей». Потом лениво отвалил от прилавка и направился к автобусу. С независимым видом остановился у кабины, открыл дверцу, но продолжал стоять, облизывая мороженое.
- Ты чем занят? – раздражённо спросил его Шурка.
- Не видишь, – и поднял вверх стаканчик.
- Ты нас задерживаешь…
- Потерпите: полижу и поедем.
- А пососать не хочешь? – спросил под общий сдержанный смешок.
Водитель от неожиданности закашлялся:
- Грубишь-то чего?
- Нам ехать надо.
- Успеется… а за оскорбление личности ответишь по закону: свидетели есть.
Шурка обернулся к салону:
- Кто тут личность?
- Мы – коллектив… – дружно сказали ребята.
- Коллектив что-то слышал?
- Да нет, вроде. Ничего.
И к водителю:
- Вопросы есть?
Тот смолчал.
- Так что давай: ехай. Садись и вращай баранку.
- Да ты не больно: похоже – отъездился, – пробубнил.
Шурка напрягся…
- Стоп! Ты что-то знаешь?
Водитель посмотрел в небо.
- Говори, – приказал Шурка.
- Что говорить: были у нас сердитые дяди, спрашивали у всех – кто вы да что?
- А что личные дела взять не могли?
- Взяли и с собой унесли.
- Блин… попали… – сник Шурка.
Директор филармонии был немногословен:
- Дальнейшую судьбу ансамбля решит Управление. Вам предложено…
- Я понял. Дайте лист бумаги, – коротнул Шурка.
- Бумагу возьмёте у секретаря, – и, помолчав, добавил – мне очень жаль. Честно. Вы способный музыкант и очень порядочный человек. Мы с вами отлично работали… – и подал руку.
- Спасибо на добром слове.
Рукопожатие было по-мужски крепким и продолжительным.
- Да, вот ещё…
Шурка задержался в дверях.
- …чтоб ты знал: тебе обещали «Заслуженного», но по итогам поездки… сам понимаешь… Как теперь будет?.. – директор недоумённо приподнял плечи… в голосе его прозвучала нотка виноватости…
