Ключ не попадал в скважину, все елозил по-стариковски. Наконец вовсе выпал из трясущейся руки и глухо шмякнулся о заплёванный пол. Голованов нагнулся поднять, да сам не удержался и завалился ничком. Встать не было сил. Ноги не слушались. Да и все остальное тоже.
- Мать! - заорал он сипло.- Открывай, ... мать твою, такую!
Долбанул ободранным локтем в дверь квартиры и прислушался.
- Ушла что ли, пердунья ... старая!
И ещё раз с силой ударил локтем.
На шум выглянула соседка, пожилая женщина в цветастом халате. Встала поодаль, поджала полные губки.
- Шумишь Виктор! Нахлестался уже. И где ты берёшь ее с ранья такого. У Любки что ль! Ох, напишу на неё, ох напишу!
- Не гунди баба Вера! Дверь открой, ... не могу я сам.
- Госссподи! Бабу нашёл...! - подобралась соседка. Подняла ключ, открыла. Голованов тяжело перевернулся, вполз на карачках внутрь, прикрыл дверь по-собачьи, ногой...
- Уборка за вами ... на этаже! - успела крякнуть соседка и все стихло.
Очнулся Голованов когда уж стемнело. Весь день так и провалялся в коридоре. Долго вставал, цепляясь траурными ногтями за стенку, добрался до ванной, плеснул в морду пригоршню с открытого бачка. Краны не работали давно, починить некому...
Голованов оглянулся вокруг. Задребезжал старенький телефон. Дружок беспокоился, как там и что.
- Встал только...! - сипел в трубку Голованов. - Не..., пустой совсем! Да помню я...! Отдам! Я сказал! Матери принесут сегодня. Сегодня какое? А..., получила уже значит! Ща узнаю.
Голованов путаясь в ногах тяжело добрел до маленькой спаленки. Там на потертом диванчике лежала свернувшись клубком мать его родная Любовь Ивановна Голованова. Восьмидесяти трех лет от роду.
- Мать! - пнул ногой диван Голованов. - Вставай, твою мать, жрать хочу...! Дрыхнешь тут сутками. Как не приду, все она на диване.
Мама и не шевельнулась даже. Голованов попритих, подкрался к изголовью втихаря, засунул руку под подушку и вытащил небольшую старенькую косметичку. Быстро сунул под рубаху и скользнул в кухню.
Заржавевшая молния не поддавалась. Терпеть не было сил, рванул «с мясом»...! Но косметичка оказал пуста. Кроме нескольких монеток и старых скомканных чеков ничего не было.
- Ах, ты...! Сука старая! Перепрятала... уже ! Сейчас вытрясу с тебя...
Через секунду он и правда совсем силы тряс маленькое податливое тельце. Мама в его огромных ручищах смотрелась небольшой плюшевой игрушкой.
- Говори, сука! Где, куда задевала....!
Мать только трясла головой в такт его толчкам.
Наконец и сам Голованов устал. Бросил мать на диван, сам присел рядом на пол.
- Надо мне, мать! - взвыл он. - Ну, надо...! Сдохну ведь! И Лешка вон ждёт, должен я ...! А ты...! Эх, мать, мать, твою мать...!
Мама так и не отозвалась, правая рука ее лениво сползла вниз и безвольно повисла в сантиметре от пола.
Голованов привстал, взглянул на неё пристально.
- Э, мать! Ты чего это, а...!? - продребезжали его губы.
Метнулся к столу с лекарствами, схватил таблетку, хотел сунуть маме в рот, да наткнулся на ее остекленевший взгляд. Взгляд тихий, покорный, робкий, взгляд в никуда!
Голованов отшатнулся в сторону, его чуть качнуло в бок. Он встал на колени, будто хотел покаяться, но вместо этого опять сунул руку под подушку.
- Здесь где-то! Не могла далеко запрятать, больно слаба была...
А! Нашёл! Как в песне прям: «....кто ищет, тот всегда ....»
В трясущейся руке его корежился большой кондово заклеенный почтовый конверт, довольно плотно набитый изнутри.
- Вот она! Заначка! - пропотел Голованов. - Похоронные! Намекала ...! Теперь хватит...
И точно! На стол из конверта вывалился брусок в целлофановом пакетике. Внутри оказалась аккуратно обёрнутая несколько раз в старую газету и перетянутая поверх простой резинкой пачка денег. Следом выпала небольшая простая иконка. И письмецо ещё, мелко исписанное витиеватым маминым почерком. По молодости в школе работала, писала красиво, как в прописях, со всеми крючочками и завитушками.
Голованов мигом вскрыл пачку, оказалось прилично, видать полжизни откладывала мамаша. Готовилась...! Письмо он отложил на потом. Не до лирики сейчас Надо по соседям пробежаться...
Через минут сорок он вернулся. Кто-то дал маленько, многие и двери открывать не стали, хорошо его знали. Баба Вера пошла в собес узнать, как там и что. Да и к батюшке заодно.
А убитый горем Голованов смотался в гастроном, взял там что надо и уже через полчаса сидел на полу у дивана в той же позе, что и с утра. Ничего не изменилось. Только мама померла....
День прошёл как во сне. Заходили соседи, приезжала полиция, на предмет насильственных действий. Голованов что-то отвечал, чего-подписывал. Ближе к вечеру мать уже лежала в дешевеньком гробу на большом, оставшемся ещё со сталинских времён обеденном столе. Как она там оказалось, кто ее обмывал, одевал и укладывал в гроб Голованов не зафиксировал.
- Побудь с ней, с мамой-то! Посиди, подумай..., поговори с ней! Глядишь, и полегче станет! - сказала тихо соседка и вышла. Звякнул чуть слышно входной замок и наступила щемящая, выворачивающая все нутро наружу тишина.
Голованов ощупал внутренний карман, деньги, как ни странно, оказались на месте! Видать все за госсчет прошло! Вроде можно бы ещё сбегать, «догнаться», но что-то не пускало. Что-то настолько сильное, что сопротивляться не было никакой возможности.
Он порылся в кармане и достал помятое письмецо. Повернул его к лунному свету из окна и начал читать, чуть ли не по слогам. Грамоту водка повышибала. Строчки, как волны морские: то всплывали наверх, то ныряли в глубину...
«Сыночек дорогой! Раз читаешь, значит уж и нет меня! Не горюй мой мальчик, не первая я, и не последняя. За себя не боюсь! За тебя миленький беспокоюсь. Ты ведь как родился сразу болеть стал. Как глаза прикрою так и вижу тебя такого... маленький, слабенький, ножки тоненькие..., да и я не лучше! Как тогда выжили, сама не знаю. Папка твой как узнал, что на сносях я, так и сгинул, больше и не виделись. Говорят в город подался. Не помогал никто. Время такое было, всем тяжело. Болел ты часто, страшно, бывало плачешь и вдруг как... закатишься, и не дышишь. Вроде как помер..., а потом и отпустит. Врачи сказали легкие слабые, на море надо, да какое там море. Хлеб сама прожую и тебе в ротик, молока в груди не было. Уж думала, не дай Бог что с тобой..., вместе и уйдём! А вот и выжили, и вон какой ты стал, большой, сильный, в армии все призы брал. Как вернулся, наглядеться на тебя не могла Да что я, вон и девки поселковые все глаза проглядели. Я уж после смены и подъезды мыла, и двор мела, чтоб приодеть тебя, и директору в ножки кланялась, чтобы тебя на фабрику взял. Да не пошёл ты, и правильно сделал, чего всю жизнь у станка чухаться. Почище есть работа, и платят побольше. И все бы хорошо, да ... водка проклятая! Это я сынок виновата! Не углядела! За дружками твоими, за девками шальными. Все думала: «пускай погуляет пока молодой! Прости меня сынок! Проглядела...! Да и когда глядеть-то, все на работе этой проклятой пропадала.
Там, видишь, денежки я насобирала. Они честные, заработанные. На меня много не трать, себе оставь, тебе жить...! Закопайте меня по-простому. Боженька роскоши не любил, сам босой ходил, и помер в муках страшных за грехи наши. Крестик простенький поставь, оградку какую-никакую, да и место по-проще найди. Чем проще, тем короче дорожка-то к Господу! Не плач сынок, не горюй! Прощай мой миленький...! И прости мамку свою...!»
С кладбища до остановки километра полтора. До горизонта могилы, могилы... Виктор шёл впереди, ссутулившись и наклонив низко голову. Его догнал Лёнька, пошёл молча рядом.
- Помянуть бы надо! - наконец прогундосил он простуженным голосом. - Ты говорил, у матери там было чего-то ...
Виктор, не останавливаясь протянул ему пакет.
- Вот! Там есть все! Помяните сами!
- А ты!?
- Я домой! Прибраться мне надо! Мамка чистоту любила....
