Иван Премудрый Часть II Глава VIII

слушать–то было некого. В бочке они вдвоём с Царицей находились, а там особо не поговоришь, потому они в основном молчали. А после бочки тоже самое, ну разве Старик со Старухой появились, но и они не особо были охочими советы давать. Да почитай никаких советов они и не давали, если вспомнить. Ну разве что Старик посоветовал царевичу сходить на реку, гусей, да уток пострелять, в стрельбе потренироваться, вот и всё.

Послушал Старика царевич Гвидон, пошёл и пришёл на реку, ну и что? А то, что пришёл, а вокруг такая красота, аж дух захватывает. С одной стороны берег реки, не очень и крутой, в самый раз, и трава на нем растёт мягкая и пахучая. Посередине речка течёт, а в этот утренний час так вообще непонятно, течёт ли она куда или же, как с вечера заснула, так и продолжает спать? А на другом берегу – камыши, камыши, правда деревца встречаются, небольшие. Это стало быть болото и есть, вот только отсюда, с косогористого берега не очень–то оно на болото и похоже. Оно скорее всего похоже на лес дремучий, только не такой, какой мы привыкли видеть, не на тот в котором Анна Ивановна живёт, а совсем на другой, таинственный какой–то. И жизнь стало быть там тоже протекает совсем не такая, какая везде и вокруг, а совсем другая, необитателям болота неизвестная и для них загадочная. Подтверждением тому, что жизнь на болоте есть и её много, служили утки, да гуси в большом количестве, как взлетавшие с этого болота, так и заканчивающие свой полет где–то там, среди камышей. А венчало всю эту красоту небо, бездонное и бесконечное.

***

Вот люди говорят, что бесконечно можно смотреть на три вещи: на огонь, на текущую воду и ещё на что–то, не помню на что. Точно также бесконечно, не обращая внимания на время, можно смотреть на небо, или в небо, кому как больше нравится. Здесь вообще всё очень просто: небо, оно бесконечное, поэтому и смотреть на него можно до бесконечности.

Это как в Самом Синем море, можно смотреть на воду и пытаться представить себе дно моря. Оно конечно где–то есть, где–то там, а где конкретно – не знаешь и дай Бог, если никогда не узнаешь. Если захочешь узнать, нырять придётся, а нырнёшь, не вынырнешь. Так и с небом. Оно тоже где–то заканчивается, тоже где–то там. А где именно оно заканчивается и как заканчивается, и что после неба начинается, тоже не узнаешь и не увидишь никогда. Здесь ныряй, не ныряй – ничего не получится.

Всё это крутилось в голове царевича Гвидона несмотря на то, что лук со стрелами были при нём, но вот штука какая, а может даже и колдовство таинственное  – не просились они в руки царевича, не требовали своего применения, молчали. Царевич сначала было остановился, красотой открывшейся ему любоваться начал. Потом в траву уселся, а потом и вообще, разлёгся, руки–ноги раскинул и в небо смотреть принялся. Да, конечно лук с колчаном снять пришлось, мешали они такому времяпровождению. Небо там, вверху, земля внизу, а ты, получается как бы посередине, как на кусок хлеба что–то положили, а сверху ещё один. Там бесконечность, и здесь бесконечность. Только здесь, на земле, землю эту и всё что на ней находится, руками можно потрогать и на зуб попробовать. А вот небо, его не потрогаешь и на зуб не попробуешь. Да, ещё ветер есть, его тоже не потрогаешь, его только почувствовать можно. Вот вроде бы и всё, вот вроде бы из этого и состоит жизнь человеческая. Просто? Конечно просто! Сложно? Ещё бы! Наверное прав был тот мужик, или кто он там, утверждая, что жизнь человеческая и проста и сложна одновременно.

***

И словно в подтверждение того, что жизнь человеческая проста и не стоит её усложнять, захотелось царевичу Гвидону водицы испить. Хвать, а с собой ничего не взял, торопился очень. Ну да не беда, река–то рядом. Царевич Гвидон спустился к реке, и на тебе, как специально, заводь! Спокойная такая заводь, даже спокойнее чем река в этот час и очень удобная, чтобы напиться. Царевич к ней, а там ещё удивительнее – в заводи рыба здоровенная такая, то ли на дне лежит, то ли плавниками в воде держится, только не видно чтобы плавники те шевелились. Получается, выплыла рыба эта из глубин речных и на солнышке греется, а может быть отдыхает – не спросишь, рыбы разговаривать–то не умеют.

Тут царевич Гвидон и вспомнил, что у него при себе лук со стрелами острыми, которым сегодня надлежало по птице речной, да болотной стрелять. А он как пришёл на реку, до того залюбовался красотами речными да болотными, до того разными думами задумался, что напрочь забыл и об оружии своём грозном, и о том, зачем собственно говоря на реку и отправился. А рыба эта царевичу цель его похода, взяла, да и напомнила и сама того не подозревая, беду на голову свою, рыбью, накликала. Царевич медленно и плавно выташил лук из налучья, стрелу из тула: наложил стрелу и уже было прицелился, как тут, я бы тоже не поверил если бы не знал, что царевич Гвидон врать не умеет. Из воды показалась рыбья голова и заговорила на чистом человеческом языке:

– Не стреляй в меня, царевич Гвидон. Зачем я тебе?
«А и правда, зачем она мне? – подумал царевич. – Старик и так каждый день рыбу с Самого Синего моря привозит. Зачем тогда ещё эта? Ну разве что перед Стариком похвастаться. А зачем хвастаться? Сдурел, что ли?!»:
– Да вроде бы и незачем.
– Ну и не стреляй тогда. Тем более, у Старика в доме завсегда свежая рыбка имеется.
– А откуда ты знаешь? – царевич как–то не обратил внимания на то, что рыба на человеческом языке разговаривает и его по имени величает. Его удивило то, что она про Старика знает.
– Я много чего знаю, потому как живу долго.
– И как долго?
– Я уж и не помню сколько. А тебе, царевич, за то, что меня пожалел и за то, что жителей речных да болотных своими стрелами не побил, не покалечил, я службу сослужу. Пригожусь тебе.
– Чем же ты мне можешь пригодиться? – усмехнулся царевич. – Ты, вон, в воде живёшь, а я на земле. Да и не особо мне помощь твоя нужна, свои голова с руками имеются, да и силушкой Бог не обидел.
– Это хорошо, что ты так говоришь. – наверное если бы щуки могли улыбаться, эта обязательно улыбнулась бы. – Приятно иметь дело с добрым и умным человеком. Ты же пришёл на реку гусей–уток пострелять, не перебивай, я знаю, а ни разу даже тетиву не спустил, вон, в траве лежал, на небо смотрел.
– Да ты знаешь, я как–то и позабыл, что охотиться пришёл. – царевич Гвидон аж покраснел, но Щука вряд ли это заметила, они, щуки, плохо цвета разные различают. – Вокруг такая красотища, что я всё и позабыл…
– И хорошо, что позабыл. Значит сердце у тебя доброе, жадностью, завистью и подлостями всякими не изуродованное. Такому человеку и службу сослужить приятно, не то что этому оболтусу, совсем обнаглел.
– Ты это о ком?
– Да есть тут один. Было дело, попалась я ему по неосторожности. Ну, пообещала как водится службу сослужить отблагодарить, значит. А он, шельмец, принялся из меня ну прямо верёвки вить. И ладно бы, если что путнее, а то, так, баловство одно, совестно сказать. Поэтому, ну его. Отныне, царевич Гвидон, я тебе службу верную служить буду. Как что понадобится, ты скажи: по щучьему велению, по моему хотению и желание своё скажи, оно сразу и исполнится. Понял?
– Понять–то понял. Только вряд ли услуга твоя мне понадобится.
– А ты не говори о том, чего не знаешь, не зарекайся.
– Хорошо, не буду. Спасибо тебе Щука на добром слове.
– И тебе, царевич Гвидон, спасибо. За доброе твоё сердце спасибо и прощай, о моем слове не забывай. – всплеск воды, на её поверхности лёгкое смущение в виде кругов, и нет никакой рыбы, как будто никогда её и не было.

«Чудны дела на белом свете творятся. – царевич Гвидон даже напиться забыл, до того удивил его разговор со Щукой. – Рыба, а на человеческом языке разговаривает, да ещё службу сослужить обещает – чудно, да и только».

Вот только, уж неизвестно почему, царевич Гвидон не обратил внимания на самое главное чудо. Щука–то, она ведь когда царевича увидела и увидела, что он в неё стрелу собирается послать, вполне легко и свободно могла бы вильнуть хвостом и поминай как звали. В воде, это не в небе, особо многого–то не увидишь и не рассмотришь. Однако не уплыла, разговор с царевичем завела, и мало того, службу ему служить вызвалась. Вот и удивляйся тут. Да, а ещё, получается, Емеле от ворот поворот дала, тоже ведь чудо. Интересно, она Емелю предупредила или не сочла нужным?