Иван Премудрый Часть III Глава IV

Говорят, большому кораблю, большое плавание, и правильно говорят. На то он большой корабль и есть, чтобы плыть ему по морям и даже океанам. Ничего не поделаешь, судьба у него такая. А всё потому, что в речку, для маленьких кораблей предназначенную, он просто–напросто не поместится. Это для маленьких кораблей, для тех речка предусмотрена. Если такой маленький корабль не иначе, как сдуру и надумает по морю поплавать – ничего не получится: тут же волной захлестнёт и всё, поминай как звали. Поэтому если ты большой корабль, то и плыть тебе по соответствующим водоёмам, по таким, где один берег, собрата своего никогда не видел. А если ты корабль маленький, кораблик, то и плыть тебе по речке, потому что в ней течение есть, и оно обязательно поможет тебе приплыть туда, куда нужно. А вот надо ли тебе это «туда, куда нужно», никого не волнует. Если уж хочешь плыть не туда, куда речка течёт, а туда, куда тебе захочется, рождайся или становись большим кораблём, и тогда пожалуйста. А ещё лучше, и это самое лучшее, сиди на бережочке и смотри, куда другие плывут. Но это штука очень трудная и не каждому по силам, потому что уж очень хочется самому поплавать, вода так и манит.

***

Покуда Иван Премудрый плыл, даже не по Самому Синему морю, а по океану, и вершил великие дела удивляя всех подряд своей премудростью, а царевич Гвидон, поскольку злой волей был превращён в маленький кораблик, должен был начать плавать по речке, да всё что–то мешало.

Нет, за руку его никто не держал, да и вообще на то чем он занимался внимания особого не обращали. Самое главное – живой и здоровый и расти перестал, как в бочке, а что он там делает и где он всё это делает – его забота.

Царица, глядя на царевича Гвидона и радовалась и печалилась одновременно. Кажется говорил уже: казалось бы вот он, сын, сыночек родненький – радость и в старости утеха, а если на себя посмотреть, то вот она, тоска–печаль лютая. Ведь Царица, девчонка ещё совсем, это если по памяти, по её памяти, а на вид – женщина вполне зрелого возраста, вернее будет сказать, в самом соку. Вот и радуйся, и печалься одновременно.

Что касаемо Старика со Старухой, то они ни о каких кораблях, речках, да морях с океанами вовсе и не думали, нечего ерундой всякой голову забивать. Старик, тот каждый день по Самому Синему морю плавал, правда плавал он совсем по другому поводу и не туда, куда голова, хоть и премудрая, но дурная указывает, а туда, где рыбки побольше и где взять её можно полегче, вот вам и вся разница. Опять же, Старуха перестала пилить и ругаться, а это, скажу вам, поважнее и получше всяких там больших кораблей с морями–океанами будет.

А Старуха, что Старуха? Она, как и любая деревенская женщина, с утра и до вечера хлопотала по хозяйству, ну разве что от других деревенских женщин отличалась тем, что мужа своего, Старика, ждала каждый день и переживала. Ведь как не крути, а море, пусть оно хоть трижды Самое Синее, всё–таки море. И что удивительно, это она сама себе удивлялась, Старухе неожиданно очень понравилось не ругаться на Старика, а обходиться с ним ласково и даже нежно. Вот и пойми этих женщин.

***

Вполне возможно будет предположить, что столь долгое пребывание Царицы и царевича Гвидона у Старика со Старухой, если по правде жизни, не должно было остаться без внимания. Да что вы! Да Матрёниха просто–напросто себя уважать перестала бы, а то и вообще прокляла последними словами. Это где ж такое видано: в деревне чужие люди, почитай третий месяц живут, а заключения по этому поводу никакого нет, ну сами подумайте – стыд и срам! Вот и я о том же.

Но обвинять Матрёниху в неисполнении обязанностей, жизнью на неё возложенных, язык не повернётся и вот почему. Матрёниха уже было собиралась ознакомить односельчан с её авторитетным мнением по поводу пребывания каких–то никому неизвестных людей в деревне, как случилось такое, что незнакомцы эти из Матрёнихиной головы напрочь исчезли.

Случилось так, что когда Емеле было настоятельно предложено вместе с бочкой проследовать к самому князю Ивану Премудрому, и дальнейший его проезд по деревне, да ещё в сопровождении двух конников, по виду явно людей князевых, Матрёниха наблюдала самолично. Дальше рассказывать, или понятно всё?

Когда Матрёниха всё это увидела, у неё аж голова вся чуть было не взорвалась. Какие там могут быть чужаки, если среди бела дня происходит такое?! Это где ж это видано, чтобы простого деревенского мужика слуги княжеские сопровождали, как самого князя? Ну и что, что на печке! Печка, к ней все привыкли, та же Матрёниха её, например, так вообще с лошадью путала. А слуги князевы, их ни с чем не перепутаешь, да и не каждый день они в деревню наведываются.

Поскольку голова Матрёнихина от увиденного не взорвалась, причина сопровождения Емели княжескими слугами и её последствия в голове Матрёнихи появились сразу же.

Уже через час, а может быть и меньше, вся деревня обсуждала страшную новость. Оказывается князь указ издал по которому вся механика, которая у народа имеется, отныне признается самым чёрным колдовством. Что уже по всему княжеству среди простых, и даже не простых людей, идут проверки и обыски на предмет нахождения в их домах этой самой механики, и что тех, у кого её найдут, будут розгами сечь принародно и нещадно.

Народ, он хоть правду завсегда чувствует, зато завсегда в ней сомневается. Деревня продержалась до обеда, надеялись, пронесёт. Не тут–то было! Пацаны деревенские, вечно залезут туда, куда их не просят, разумеется обследовали Емелин двор и нашли курей, здоровенных, тех самых. В деревне сразу же были брошены все дела, народ на курей собрался смотреть. А тем хоть бы хны: ходят себе по двору и выглядывают, чтобы ещё этакое склевать.

Матрёниха тут же, и не сходя с места заявила, что Емеля оказывается самый страшный колдун и есть и что все его работы по починке механики – не что иное, как самое страшное колдовство. Что Матрёниха давно его в нечистых делах подозревала и всё хотела народу рассказать об этом. Да разве её кто–нибудь, хоть раз выслушал? Не говоря уж о том, чтобы послушал. Вот теперь и получайте пожалуйста за дурь свою стоеросовую, за то, что вам умных людей выслушать все некогда.

Дальше понятно что: ломанулся народ от механики избавляться. Некоторые, те кто похитрее, сначала было хотели свою механику втихаря закопать, ну чтобы переждать пока всё утихнет, имущество всё–таки, жалко. Но Матрёниха, такое впечатление, что она в тот день была способна появляться в нескольких местах сразу. Она всё видела, всё примечала и тут же тем, которые до своей механики очень жадные, выговаривала, мол, когда приедут с проверкой, она сама, первая, на тебя, придурок жадный, укажет, потому что не хочет быть невинно выпоротой, лучше уж тебя, ирод, пусть до чертей в глазах запорят. Так что к вечеру деревня по части хоть мало–мальской механизации представляла из себя позапозапрошлый век, а то и вообще, времена царя Гороха. Утопили всё! В болоте утопили, так надёжнее, чтобы по жадности своей и дурости никто нырять и доставать не вздумал.

Ну а с курями, с теми, большими, поступили вообще просто. Мужики отловили их, свернули головы, да на костре и зажарили. Бабы, те нет, те есть эту страсть отказались, боялись, что колдовство в курях заключающееся им с мясом передастся и они ведьмами из–за этого станут. Мужики не возражали только посмеивались, уж кто–то, а они точно знали, что все деревенские бабы – сплошные ведьмы. Ну и раз уж такое дело, деревня почитай целый день не работала. А там, где места работе нету всегда есть место праздному времяпровождению. Это к тому, что к курям, которые наколдованные или заколдованные, черт их разберёт, мужики то что покрепче прибавили. Вот и получилось: вроде бы по утопленной механике и горевать надо, ан нет, праздник получился, веселье.

***

Так вот, после того как Анна Ивановна подарила царевичу Гвидону лук со стрелами, стал он почитай каждый день в лес ходить. Если раньше он и уходил в лес, то просто и бесцельно бродил там среди кустов и деревьев, а это сами знаете, занятие не очень и весёлое.  Да и бродить бесцельно, даже по лесу, долго не получается, я пробовал, знаю что говорю.

Несколько раз царевич Гвидон встречал Анну Ивановну. Не думаю, что встречи те были абсолютно случайными. Если со стороны царевича такое допустить вполне возможно, то со стороны Анны Ивановны – язык не повернётся предположить. И вот в одну из таких встреч Анна Ивановна как–то по особенному, не как всегда, посмотрела на царевича Гвидона. Так посмотрела, как будто всего насквозь просверлила, и сказала, что жениться ему надо, ой как надо, иначе: или обозлится на весь мир и когда час его придёт, в лютости потешаться будет, или, тоже не сахар, блаженным сделается, на деревья, да облака смеяться будет.

Царевич Гвидон, если напрямую, ничего не понял из слов Анны Ивановны, но где–то там, глубоко внутри себя, что–то заныло у него, тоскливо так, как будто волк завыл. Такое с царевичем Гвидоном и раньше случалось, но редко и не надолго. Он старался не обращать внимания, считал это глупостями и объяснял тем, что живут они, с матушкой у чужих людей, хоть и добрых, и гостеприимных.

И ещё Анна Ивановна сказала, чтобы царевич Гвидон не вздумал ходить за деревню хороводы водить. Ничего хорошего от этих самых хороводов царевичу ожидать не следует, а раз не следует, то и делать там нечего. Анна Ивановна пояснила, что в самих хороводах, как в таковых, ничего плохого нет, даже наоборот, только хорошее, только не для него они, не для царевича Гвидона. И тут же добавила, что дело не в том, что он царевичем родился и не по происхождению ему все это. Хороводы, пояснила Анна Ивановна, они происхождений и богатств не разбирают. Для них всё едино кто ты: царь–царевич или простой парень, у которого даже не на что обувку себе справить.

Царевич Гвидон опять ничего не понял из сказанного Анной Ивановной, но видать душа поняла, потому что затрепыхалась вся и опять заныла, но на этот раз радостно, как бы в предвкушении чего–то хоть пока и неизвестного, но той же душой изо всех сил ожидаемого. Сам–то царевич Гвидон не только на хороводы ходить, он и по деревне–то не особо ходил или просто так прогуливался. Идёт в лес, сколько–то пройдёт по деревне и домой возвращается – тоже самое, вот и все прогулки. Бывало, не без этого конечно, встречал несколько раз местных девиц. Случайно или нет, то разве что девицам известно, больше никому. Кстати, одна из них больше всех других почему–то на глаза царевичу попадалась, но он внимания на неё не обращал, не говоря уже о чем–то большем, да и она сама не заговаривала. Может ждала, когда царевич Гвидон сам, первым заговорит, а может быть это действительно было случайностью.

И ещё царевич Гвидон сам не рассказывал, зачем оно, Анна Ивановна очень даже одобрила его разговоры со Щукой. Так и сказала:

«Ты её слушай. Слушаться, не слушаться – твоё дело, но то что она тебе скажет, слушай внимательно. Щука, она давно живёт, почитай в округе постарше всех нас вместе взятых будет. Так что слушай, она плохого не скажет и не посоветует, тем более приглянулся ты ей, а это ой как далеко не каждому удаётся».

Царевич Гвидон хотел было подробнее расспросить