Иван Премудрый Часть III Глава VI

Не знаю, как в наши времена и у нас, но в те времена, там, на той Земле, посольства были очень и очень медленными предприятиями. И дело здесь вовсе не в дороге, хотя она времени тоже много занимала. Дорога что, на то она и дорога: ей безразлично, кто и как по ней едет. Едешь медленно – едь, твоё дело. Быстро едешь, положим, спешишь куда–то – тоже хорошо. Чем быстрее ты проедешь, тем меньше рожей своей встречных да поперечных раздражать будешь.

А вот само посольство, так сказать, его самая главная и основная часть было тогда действом очень и очень медленным и по времени весьма продолжительным. Самих разговоров–то может и было всего–то на час или два, это если ни о чём договариваться не надо было… Оно конечно, если каждый себе начинал выгоды какие–то обговаривать, а то и вообще хотел обвести вокруг пальца, тогда да, тогда надолго. А так, в большинстве случаев: встретились, политесы соблюли, поговорили и, разошлись.

Это что самих разговоров касается. А вот то, что предшествует этим разговорам и что за ними следует, это всегда очень и очень много времени занимало, бывало, что по несколько месяцев. А как вы хотели?

Кто не верит, вспомните, как вы к начальству ходили? Ну а те, кого к начальству ни разу не вызывали, а сам он к нему не рвался, и такое случается, пофантазируйте малость, и картина перед вами предстанет точь в точь такая же, как и с посольствами.

Пришёл ты, скажем, к начальнику своему высокому, а перед ним, вернее, перед самыми главными дверями, секретарша сидит, покой и нервную систему начальникову бережёт. Кто может похвастаться, что начальство, вот такого, вызванного, сразу же до себя допустило? Не думаю, что много таких найдётся. А если и найдутся, то их надо по выходным в парке за деньги показывать, чтобы у народа настроение весёлым было.

Так и с посольством, или посольствами: приехали, доложились, всё честь по чести, а им в ответ: не спешите, подождите маленько, порядок у нас такой… Ну, там ещё много всякого разного могут наврать, а смысл в тех словах всегда один: сиди, ешь, пей и жди–дожидайся, когда царь–государь, или ещё кто, ему подобный, повелит тебя пред свои очи допустить. А почему оно так происходит? А потому, что ты, подлец, должен государю уважение своё показать. А как его показать? Только ожиданием!

С начальством – такая же картина: сиди и жди, уважение своё показывай. Сам–то ты до этого ни в жисть не догадаешься, потому и секретарша для этого имеется. А вот если бы догадался, сам бы давным–давно начальством стал, а раз недогадливый, сиди и уважение показывай.

***

Конечно же такого учёного рассуждения в голове у царевича Гвидона не было, ничего не поделаешь, в бочке воспитывался. И тем не менее он прекрасно понимал, что дело с посольством, не быстрое, а значит торопиться ему в столичный город рано ещё. Разумеется царевичу Гвидону хотелось прямо сегодня на корабль и домой, к батюшке, оно понятно, молодой, нетерпеливый. Молодые, они все и всегда такие нетерпеливые. Возраст и душевное состояние у них слишком буйные. Но и это, несмотря на молодость, царевич Гвидон понимал и даже был рад тому, что отъезд задерживается.

Самым главным было, за матушку переживал. Пусть, думал он, привыкнет к тому, что батюшка её не забыл и тоскует постоянно, а то если сразу, мало ли что? Всё–таки женщина в возрасте, понимать надо. Ну а батюшка, тот пусть ещё маленько помучается, оно даже полезно, чтобы впредь такого не допускал.

Ну а сам царевич Гвидон, уж если такое ожидание получилось, продолжал каждый день ходить в лес: стрелял из лука, руку и глаз тренировал, собирал ягоды с грибами, одним словом, не бездельничал. А вот знакомые его: Анна Ивановна со Щукой запропастились куда–то – не видно и не слышно. Ну и ладно, теперь у царевича появилось ещё одно занятие – в небо смотреть. Следуя совету Анны Ивановны, насчёт советов Щукиных царевич Гвидон отнёсся к этому со всей серьёзностью, и теперь рассматривал небо, когда надо и не надо. Разумеется увлекался, небо–то, оно красивое и к себе манит. Да так порой увлекался, что как штаны до сих пор целыми оставались и синяки с шишками не появились – сплошная загадка. Не иначе Щука с Анной Ивановной помогали и оберегали, иного разумного тому объяснения не просматривается. Сам же царевич Гвидон по этому поводу думал так: или в небо придётся смотреть ему недолго, а значит пронесёт, или же приноровится как–нибудь.

***

Сегодня Щуки опять на месте не оказалось. Видать по своим  рыбным да щучьим делам была занята, ну и ладно. Зато сухое дерево никуда не делось и царевич Гвидон всласть настрелялся в него, ни одна стрела мимо не ушла, а это радует. Ну и конечно же небо, оно тоже никуда не делось и деваться не собиралось.

Царевич занял ставшее привычным для него место на берегу реки, разлёгся там, тоже привык и принялся смотреть на небо. А оно, небо, хоть и было всегда разным, те же облака возьми, но всегда оставалось одним и тем же – недостижимым. Глядя ввысь царевич Гвидон думал и никак не мог понять, как это птицам удаётся летать, ведь они тяжёлые, а значит падать должны? Никакого вразумительного объяснения тому он как не искал, найти не мог и потихоньку склонялся к мысли, что это волшебство такое особенное, только птицам и прочей мелкой мелочи доступное, а всем остальным, выходит, заказанное. Переживать по этому поводу, ну что сам царевич Гвидон полететь не в состоянии, он не переживал, вот ещё глупости! Да и без надобности оно ему это. Если же понадобится глядя в небо размышлял царевич, попросит Щуку, так она, наверняка ему волшебство по этому поводу обеспечит.

Вот давно подмечено, когда чего–нибудь ждёшь, оно обязательно не появляется, как будто специально, как будто издевается. А если ждёшь, но одновременно не ждёшь, тогда пожалуйста. Правда царевич Гвидон чего–либо такого не ждал, просто–напросто он не знал, чего ему ждать, смотрел себе в небо и смотрел.

Живность, которая постоянно летала в небе: утки с куликами, и мухи с бабочками там всякие, не то чтобы успели надоесть царевичу Гвидону, нет. Он просто перестал обращать на них внимание – много их, так что пусть себе дальше летают.

***

А тут, вот это да, лебедь! Оно само по себе, лебедь, как на воде, так и в полете – птица красивая, любуйся и наслаждайся. Что удивительно, не было в ближайшей местности лебедей, царевич Гвидон хорошо это знал, не жили они здесь, а этот стало быть появился неизвестно откуда. Может он прилетел посмотреть на условия для проживания, чтобы потом, если понравится, сказать своим? А может быть отбился от своих же как–то, а может и заблудился, а теперь дорогу ищет. Ничего не скажешь, красивая птица. А летит–то как красиво, как будто танцует! Царевич Гвидон до того залюбовался величественной в своей красоте птицей, что напрочь позабыл и про Щуку, и про Анну Ивановну, да вообще, про всё позабыл!

А лебедь, тот, сначала летел куда–то, а потом видать передумал, начал круги над рекой описывать. А может прав оказался царевич, может быть лебедь как раз нашёл то, что искал – реку, и теперь кружит над ней, чтобы получше рассмотреть.

Царевич Гвидон аж подскочил: секунду до того лежал, руки в стороны, глядь, уже на ногах! Сверху, прямо–таки камнем на того лебедя птица какая–то падать начала, сразу видно, злая птица, нехорошая, хищная. Таких птиц царевич Гвидон здесь тоже не видел и не встречал. Есть конечно птицы, что уток в воздухе ловят, а потом к себе в гнездо относят: коршуны, ястребы там всякие, но такая, прямо–таки огромная птица, здесь ни разу не появлялась. «Орёл наверное. – подумал царевич Гвидон». А самому и в голову не пришло, откуда это он про орла знает, если ни разу его не видел?».

Спроси, так царевич Гвидон вряд ли бы и ответить смог, как оно всё получилось: руки сами по себе схватили лук, достали стрелу, наложили её, натянули тетиву, глаз прицелился и, стрела с шелестом ушла в небо.

Хищная и злая птица аж в воздухе вся перекувыркнулась, как сильно стрела в неё попала – насквозь пробила. Она, птица эта, ещё пару раз взмахнула крыльями и камнем упала куда–то за реку.

***

Лебедь же, сделав ещё круг, стал спускаться и сел шагах в пяти от царевича. Ну а дальше: вообще–то царевич Гвидон на всякие там чудеса и волшебства насмотреться успел – одна бочка, да ещё и Щука чего стоят, а тут у него даже язык отнялся и руки перестали шевелиться, аж лук на землю упал.

Приземлившись, лебедь как–бы обнял себя крыльями и стал увеличиваться в размерах, вытягиваться вверх! От такого зрелища кого угодно, даже самого смелого, в страх и в панику вгонит, но царевич Гвидон каким–то чудом держался. Более того, он с интересом и любопытством наблюдал за происходящим. Лебедь перестал вытягиваться вверх, крылья куда–то делись, вернее превратились в руки, которые то, что стояло перед царевичем Гвидоном убрало от лица, а может морды, пока было непонятно. Пожалте любоваться, только в обморок не падайте – перед царевичем стояла девушка, приблизительно его ровесница. Хотя, вполне возможно она была моложе царевича, сами знаете, кто их, этих женщин разберёт, тем более с возрастом!

Не сказать чтобы красавица, правда, внимания на это царевич Гвидон не обратил, пока не обратил. Первое, что ему бросилось в глаза, была одежда девушки только что бывшей лебедем. Царевич Гвидон ещё подумал: «Как же она управляется по хозяйству в таком платье? Неудобно же!» Платье Девушки–Лебедя представляло из себя как бы единое целое и совсем было не похоже на те сарафаны, которые носили деревенские девушки и женщины. Более того, и это было для царевича Гвидона самым удивительным, на девушке не было фартука! «Как же она обходится без фартука? – опять пронеслось в голове царевича. – Она ведь всё платье себе испачкает, тем более оно вон какое, белое!».

Да, платье Девушки–Лебедя было ослепительно белого цвета. Это было заметно потому, что её волосы были, ну, тут не скажешь: ослепительного, не подходит. Волосы девушки были ярко чёрного цвета. Так что контраст между белизной платья и смолью волос как бы подчёркивал и делал ярче и то, и другое. А вот лицо, царевич Гвидон только что обратил внимание на её лицо, было самым обыкновенным, правда очень милым и даже симпатичным.

– Только ты не зазнавайся, ладно? – сказала Девушка–Лебедь.
– А я и не собираюсь. – даже не успев подумать что говорит, ответил царевич Гвидон. И сразу, как будто опомнился. – А почему я должен зазнаваться?
– Потому что все вы такие. И сделать ничего не сделают, а сразу же начинают нос задирать и себя нахваливать. А ты спас меня, тебе–то уж самое время зазнаваться.
– Не буду я зазнаваться. Вот ещё, больно надо! – обиженно, почти засопел царевич Гвидон.
– Ты не обижайся. Спасибо тебе, что спас меня от этого чудовища. – девушка поклонилась царевичу. – Понимаешь, брат меня всё хотел замуж выдать, поэтому я на женихов всяких разных насмотрелась, до сих пор тошно.
– Не собираюсь я к тебе свататься! – продолжал обижаться царевич.
– Это почему? – в тоне Девушки–Лебедя как бы послышалось извечное, женское: «Как это я тебе не нравлюсь?!»
– Потому! – сказал, как отрубил царевич Гвидон.
– Больно надо! – девушка вскинула головку кверху и слегка отвернулась. Обиделась, значит.
Потом, словно передумав, а может точно,