Произведение «ЛЯЛЯ:" ПА-АЧЁМ СТОИТ ЩАСТЬЕ?" (5-7)» автора Людмила Олейник-Зданович - Литературный сайт Fabulae (страница 1 из 2)

5
День заявил о себе лиственным многообразием и запахом хризантем. Листья, прибитые к асфальту ночным дождем, пестрели веселым ситцем и, как в детском калейдоскопе, перемещались в лужицах от дуновения ветра. Работа не клеилась. Переводить чужие стихи, одевая их в новую форму было всегда мучительно. Смысл оставался, но это были уже совсем другие стихи, с совершенно новой эмоциональной окраской. Расставаться с ними было болезненно.
- Завидую тебе, ты - настоящий, образный рифмодизайнер. И как тебе это удаётся? — спрашивал главный редактор.
Однажды, в минуту душевной невзгоды, я пригласила его на ужин, допустив мысль о возможной близости. Мысль улетучилась быстрее, нежели появилась, сразу после того, как он снял туфли. Ничего не понимающего и растерянного я вытолкала его за дверь сразу после ужина, вернув ему недопитую бутылку с коньяком. Отношения сохранились, но мыслей подобного рода больше не возникало.
Появление Вениамина Петровича в жизни Ляли всецело поглотило её и высвободило много моего личного времени. Обычно «отправив на кислород» очередного кавалера, она звонила мне и трагически вопрошала:
- Идём прожигать жизнь, а?
В старом кафе мы пили хорошее сухое вино и разыгрывали очередного кавалера «упавшего нам на хвост». Телефон молчал. Эта непривычная тишина тяготила. Появилось ощущение ненужности и тоски по моей сумасбродной Ляле, которая, как мне казалось раньше, угнетала меня, а на самом деле украшала мою обыденную жизнь. Телефонный звонок вернул меня к действительности.
— И шо? — звучало такое знакомое и родное урчание, — ты думаешь я за тебя не помню? Не дождёшься, - ворковала Ляля. - Тут Венечка расстарался билетиками на «Контрабас» с Райкиным. Пойдём, дорогая, посмотрим, шо эти евреи ещё могут нам показать. И никаких отказов не принимается. Голову можешь не мыть, говорят, шо по сценарию, будешь потеть за весь еврейский народ.
Я любила умение Ляли посмеяться над собой. Она делала это с особым смаком, повсеместно привлекая к себе внимание. Прогуливаясь в сквере и не найдя себе свободного места, она выбирала одинокую «жертву», демонстративно роняла «изъячный» платочек у скамейки с сидящим мужчиной и, не дождавшись галантной реакции, разражалась театральной тирадой:
— Вы посмотрите на этого гамбургского петуха, - тыкала она ярко маникюреным пальцем. - Он думает про себя, шо он мачо! Разве можно сидеть так равнодушно, когда такие дамы делают вызов?
Мужчины, как правило, суетливо подскакивали и, спешно семеня, удалялись освобождая нам скамейку. Ляля тут же доставала свою «плинэрную» сумку, сшитую из состарившейся скатерти- "самодранки", и начинала выкладывать свои кулинарные изыски. Пока я пила сок, она успевала всё поглотить и, смачно облизав пальцы, доставала красивую салфетку. Изящными движениями она промокала губы и, полируя ногти, торжественно изрекала:
- Всё! Завтра начинаю худеть!
6
Театр Райкина всегда был национальным местом Москвы и со времени перестройки в нём мало что изменилось. Я томилась в фойе в ожидании подружки и ждала её появления с большим интересом, нежели сам спектакль. Она не обманула мои ожидания, Ляля вплыла в галантно раскрытую перед нею ВэПэ дверь и сразу заполнила собой всё вестибюльное пространство.
- Боже! Как я люблю эту гламур-р-ную суету! Привет, дорогая! — нарочито громко скандировала Ляля, задыхаясь в тугом белом корсете и пытаясь меня обнять. При каждом вдохе, мелкий горошек на нём смещался, создавая иллюзию ползающих на нём насекомых. Шляпка, которую она наверняка соорудила сегодня из чего-то «очень нужного, что никогда не выбрасывается», покачивалась в такт выпускаемых ею фраз.
- Венечка, помоги любимой женщине ослабить невыносимое давление окружающих прэдмэтов, - игриво произнесла Ляля и кокетливо повернулась к ВэПэ спиной.
Вениамин Петрович достаточно ловко ослабил шнурок на перетянутой крест-накрест Лялиной спине и глубоко вздохнувшая Ляля, взяв его под руку, решительно направилась в буфет. Она никогда не была театралкой, но буфет любого столичного театра всегда производил на нее эффект, во много раз затмевающий сам спектакль. Она не помнила ни одного действия, происходившего на сцене, но зато знала ассортимент и буфетные цены едва ли не всех театров Москвы.
Сюжет спектакля разворачивался тяжело и монотонно. На втором действии, после принятия обязательной дозы расслабляющего напитка, Ляля неожиданно засопела, а ВэПэ, едва успев поймать свалившуюся шляпку, ласково погладил её руку.
- Ляля, девочка моя, может мы пойдем домой? — трогательно прошептал Вениамин Петрович.
Девочка громко икнула и покорно кивнула головой. Спектакль был сложный и тягостный, а рюмка коньяка и бутерброд с сёмгой сделала его ещё более «философическим» - как сказала Ляля. Мы брели по осенней аллее, и мне было радостно и тепло от мысли, что Вениамин Петрович принимает её такой, какая она есть. Такой, какой люблю её я, не всегда понимающая, но всегда принимающая чистоту и бескорыстие ребёнка, который в ней так и не повзрослел.
В своём нелепом наряде. Ляля была похожа на комедийную балерину, а ВэПэ, со стойкостью оловянного солдатика оберегал обретённое ими счастье.
- Я испортила тебе спектакль? - неожиданно прервала мои мысли Ляля. И не ожидая ответа, повернулась к ВэПэ.
— Венечка, ты очень хорошо обо мне думаешь, другая я.
Вениамин Петрович снял пиджак, накинул его на оголённые
«сильные места» Ляли, затем взял её лицо в ладони и уверенно просто сказал:
— Я люблю тебя, Ляля.
Впервые он сказал Ляля с ударением на первый слог. И это было не ЛЯ-ЛЯ, - это было чувство
Большая девочка Ляля громко по-бабьи заревела, растирая слёзы новой шляпкой. На мою попытку утешить её, Вениамин Петрович взял меня за руки и тихо сказал:
— Пусть поплачет. Это последнее. Рождение всегда болезненно, а сейчас в ней рождается женщина.
После этих слов, непонятно почему, я тоже разревелась. Мы сидели на скамеечке и плакали на два голоса, каждый о своём, а Вениамин Петрович держал нас за руки и тихонько напевал нам давнюю, забытую колыбельную песню. Он словно знал какую-то тайну, которую носил в себе всю жизнь, и только сейчас поделился ею с нами. Они провели меня до дома и, глядя на них, я поняла, что вера в Рождество, предсказанное Вангой, стала незыблемой.
«Счастья тебе, подружка! Счастья Вам Вениамин Петрович!» - во второй раз подумала я.
- Доброй ночи, Люсенька! - трогательно произнёс ВэПэ, и мне почему-то стало невыразимо стыдно за наше знакомство, в котором я представилась Авророй.
Словно читая мои мысли, он произнёс:
- То было не знакомство, а спектакль. Сегодня спектакль не получился, но состоялось знакомство. Я рад этому.
- Спасибо и доброй ночи тебе, дорогая, — успокоено шмыгая носом, сказала Ляля. Ты уж прости, что сорвала тебе богемную тусовку. Я обещаю, что больше никогда не буду фаршировать тебе щуку и заставлять её есть.
Они сели в такси и огонёк, отдаляясь, затерялся в огнях большого города.
7
Осень источала едва уловимые запахи тлена и дыма, и чего-то, что нельзя объяснить, но невозможно не чувствовать. Это нечто пластало душу и напоминало о быстротечности размеренной жизни, у которой каждый день, был похож на предыдущий. Жизнь Ляли приобрела осмысленную периодичность и складывалась из запланированных дней, ночей и недель. На большее Ляля не планировала, подтверждая свои действия фразой: «Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах...» Однажды назвав Лялю настоящей женщиной, Вениамин Петрович внёс в её жизнь новые ощущения и новое восприятие мира. Она изо всех сил старалась следить за собой.
Каждый раз её лицо, подобно огромному бутерброду, было покрыто - то огурцами и свёклой, то творогом и яйцами, а то сырыми пластами мяса в полезности которого Ляля была непоколебима:
- Понимаешь, дорогая, - говорила она мне снисходительным тоном, - это живая, даром погибающая энергЭтика! А у меня она полезно работает дважды: вначале она питает моё лицо, а потом, превращаясь в отбивную, доставляет радость Венечке.
Её субботы и воскресенья были запланированы для «пользы общественной жизни» - так Ляля называла светские мероприятия разного рода.
По понедельникам она худела. Если её убеждения и раньше были несокрушимыми, то теперь, когда в её жизни появился мужчина, который любил её такую, какая она есть - Ляля стала царственно недоступна ничьим советам, кроме советов Венечки. Ему надо было только намекнуть о пользе зарядки, как каждый понедельник уютный московский дворик наблюдал одну и ту же картину с разными репликами:
- Венечка, ты можешь стать здесь, шоб я могла видеть тебя между ног? -громогласно вопрошала Ляля, расставив ступни и пытаясь сделать наклон вперёд. Венечка привычно семенил на указанное место, а соседка Циля Мироновна, у которой балкон выходил тоже во внутренний дворик сочувственно сокрушалась:
- Ой, Лялечка! Шо ж вы так крычите? Я за вас так переживаю, так переживаю - это же путь к потере головы! И зачем бороться с гэнами, если они всё равно нас победят?
- И шо вы такое говорите, Цилечка, как можно не бороться, когда корсетов большего размера не существует в прыроде. Или вы думаете, шо я буду делать в них вставки, - со стоном отвечала Ляля, продолжая бороться с генами.
За глаза Ляля называла Цилю Мироновну: «ЦыляМи». Прозвищу соответствовали обтягивающие вещи соседки, в которых она была похожа на перевязанную колбаску.
- Может вы и правы, - пыталась мягко сойти с дистанции Циля Мироновна.
- Так, таки да! - воинственно хрипела занимая оборону Ляля. - Ваш еврейский отец не оставил вам этих гэнов, а моя бедная тётя Лёля всегда была мокрая, когда втискивалась в дверь по малой нужде. Это ж надо, - продолжала она, пытаясь увидеть ВэПэ между ног, - в такое жизненно важное место - делать такой узкий проход.
- Девочка моя, - пытался урезонить её ВэПэ, - дыши глубже! Нельзя разговаривать во время выполнения таких сложных упражнений, когда голова внизу.
Девочка мгновенно выпрямляла спину и произносила дрожащим голосом:
- Венечка, не заставляй меня наступать себе на речь, а то если я этого не скажу, у меня будет инсульт! - Затем Ляля поднимала руки к небу и благодарила Господа за всё, что он для неё дал и отнял.
По вторникам Ляля «заполняла жизнью холодильник». Каждый вторник, она одевала фетровую шляпку с перьями марабу и, вцепившись в ВэПэ яркой птичьей лапкой, шествовала в один из самых дорогих магазинов Москвы. Эта страсть затмевала даже театр. Важно покачивая перьями и, гордо обмахиваясь веером, независимо от погоды, она с вежливо-недоступным видом выслушивала
рекомендации продавцов по поводу того или иного товара. Изрядно