Рядовой Усталов смотрел на яркое ночное небо, и плакал. В голове беспрерывно билась, пульсируя, мысль:
"Я - пограничник. Охраняю Родину".
Усталов обернулся на палатку, белеющую в сумраке августовской ночи. И заскрипел зубами:
"Спят, скоты! Водки с пивом нажрались, спят!"
Сняв руку с приклада автомата, он осторожно потрогал плечо. Сморщился от боли:
- Сука! Сильно бил!
Перед глазами встала картина дневного избиения. Только-только они пришли на временный пост, а старший пограннаряда контрактник Алибеков уже рычит на него, чтоб дрова наколол. И бьет в спину ногой, с ног валит. Орет: "Че развалился, сука?! Быстро встал!" И опять бьет ногой. Потом приподнимает за шиворот, и бьет кулаком. Бьет в живот, потом - в грудь. Говорит, чтоб синяков на лице не было. А то, говорит, корреспондент сейчас на заставе сидит, все о "дедовщине" выспрашивает.
Усталов и сам видел, как корреспондент фотографировал на заставе тех, кого привел ему замполит. Лучших людей границы. Лучшим был повар, контрактник Бельмесов. Нагло улыбаясь, он позировал с автоматом. И давал интервью:
-Дедовщины у нас нет! Вы что? Ни драк, ни скандалов. Ничего такого! У нас с этим очень строго. И вообще застава - одна общая семья. И солдата никто не трогает, не бьет, не оскорбляет. Почему? Да потому, что у всех - автоматы! Пойдешь с ним в наряд, ему в голову моча стукнет - и застрелит!
Журналист удивлялся:
- Но два года назад в вашем же, Ахтынском, погранотряде был массовый расстрел. Пьяный солдат расстрелял четверых сослуживцев! В том числе спящего начальника заставы и старшину.
Контрактник ухмылялся:
- Так это давно было! Сейчас у нас - железный порядок!
Усталов слышал эту речь. И очень злился. Злился на себя и других солдат. Все боялись рассказать правду - о ежедневных избиениях и садизме контрактников. Боялись не зря. Командиры все видели и знали. Но ничего не делали. И не хотели делать! А старшина заставы вообще любил повторять, что самый главный дед - это он сам! И что? Жаловаться на "дедовщину" ему, этому самому "деду"?
А сегодня дровами все не закончилось. Вместо обеда Алибеков крикнул: "К бою!" И погнал солдат в горы. В наказание за то, что плохо слушали его проповедь. Ее он читал из тетрадки. Она короткая:
- Вы рабы! Вот слова Чернышевского. «Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу - все рабы». А вот что написал дедушка Ленин. Слушать сюда! Запоминайте! "Раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессознательной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб".
Эти цитаты все уже знали. И молчали. Но Алибеков усмотрел в молчании недовольство, поэтому и погнал всех в горы. Говорит, что работал учителем физкультуры, школьников так гонял.
Особенно доставалось Усталову. Он бежал сзади, и все время получал удары ногой: "Че, устал Усталов?"
Досталось и с нарядом. Алибеков назначил ему самое поганое время - с трех часов ночи.
Глядя на огромные звезды, Усталов думал:
"Где-то там - мой отец! Погиб пять лет назад, задавило трактором при разгрузке сена. Мать как увидела размозженную голову отца, так и упала в обморок. Страшное зрелище - раздавленная голова родного человека! Потом мама неделю лежала, не могла встать. Потом встала. Кормить семью надо, за коровой смотреть. Сын, конечно, заменил отца. Но две дочурки маленькие еще. Не помощницы.
Эти воспоминания тяжелой волной накрыли солдата. Грязным рукавом он вытер слезы. Развернул автомат и приставил холодное дуло ко лбу. Попытался дотянуться до спускового крючка. Дотянулся:
"Как неудобно стрелять! И как люди стреляются? Ага! Если большим пальцем, то можно! Сейчас закончатся все мои беды!"
Зажмурившись, он резко нажал на курок. Выстрела не было. Солдат развернул автомат:
- Блин! Забыл патрон в патронник!
Усталов передернул затвор:
-Сейчас, сейчас!
И тут небо засияло, замельтешило трассерами метеоритов. Они молчаливо чертили на небосводе чьи-то таинственные и трагические линии судьбы.
Усталов опустил автомат:
"Нет! Если выстрелю в голову, череп разлетится вдребезги! Привезут меня домой, мама плакать начнет, вспоминать отца, как голову ему трактором раздавило. И умрет! Нет, нельзя мне стреляться!"
Метеорный дождь закончился. И Усталов опять задумался:
"Но что делать? Служить-то еще целый год. Не выдержу издевательств! Лучше уж сейчас застрелиться!"
Он опять приставил дуло ко лбу:
"Главное, не промахнуться! Умирать не больно! Больно терпеть каждый день издевательства и побои. Мама мне простит! Или не простит? Нет! Она умрет от горя!"
Усталов опустил автомат. Подумал немного. Опять приставил дуло ко лбу. Опять опустил оружие. Поставив автомат на автоматический огонь, метнулся к палатке. Рванул полог, закрывающий вход. На крайней кровати, как он видел днем, спал контрактник Алибеков.
Спал крепко. Днем он посылал Усталова к местному чабану за водкой. А потом вместе с Бельмесовым размешивали водкой пиво, и отмечали прибытие на пост.
Направив на спящего автомат, Усталов нажал на спусковой крючок. Автоматная очередь распорола тишину ночи. В темноте послышались испуганные крики солдат, удары об пол. Все бросились вниз, спасаясь от смерти. Усталов сменил рожок, и расстрелял его вслепую, наугад.
На душе его стало спокойно. Он пошел назад, к своему посту. Но обернулся. Достав сигнальный пистолет, выстрелил в палатку. Посмотрел на пляшущие языки пламени, и отшвырнул автомат.
И не спеша пошел в сторону границы. Чтобы там, за кордоном, лечь на лавочку у первого попавшегося азербайджанского дома, и безмятежно уснуть. Устал Усталов страшно...
