Младший сын Таисии Кузьмовны Ракиной Павел однажды в мешке принёс из леса лисят. Ребятишки окружили мешок, заглядывая в него. Я хотел погладить одного лисёнка, он укусил меня раньше, чем я успел до него дотронуться. Зайцы бегали даже по огородам в деревне, зимой на снегу были отчётливо видны их следы. Однажды отец показал мне около речки волчий след. Волки шли след в след, снег был притоптан даже глубже, чем в следах, которые оставлял я. В лесах и на болотах было много дичи: глухари, косачи, утки, гуси. Потом Никита Сергеевич Хрущёв послал всю партию, всю страну на химизацию, как раньше на целину и кукурузу. Поля начали обрабатывать с самолётов всевозможными химикатами. В таких местах нельзя было собирать ягоды. На поляне около речки между школой и селом росла клубника, её собирали дети. Здесь опыления не проводили. А в тихой речке водились караси и гольяны. Весной 1961 отец привёз из Большеречья мне и себе по удочке, и мы стали ходить на рыбалку. Удилища делали из прутьев. Потом я ловил рыбу уже без него, он был занят на работе заготовкой дров для школы и другими делами. Однажды, когда я пришёл с рыбалки, мать спросила меня были ли на речке другие мальчишки, и не матерились ли они. Поскольку к тому времени полный список непечатных названий частей тела и процессов мне знаком ещё не был, я сказал, что не матерились, но громко ругались друг на друга.
Мать спросила, какими словами. Я выдал цитату. Оказалось, что это самое короткое «непечатное» слово в русском языке. Знания пришли вовремя, по крайней мере раньше, чем я мог бы случайно где-нибудь «выдать на-гора» услышанный на рыбалке термин. До второго курса института я произносил непечатные выражения шёпотом только в анекдотах и только тогда, когда передать смысл этого жанра народного эпоса литературными словами было абсолютно невозможно без искажения смысла анекдота до уровня полной непонятности. Воспитание детей в семьях сельских учителей имеет свои особенности.
Домашний скот был обычным для села: коровы, свиньи, овцы, куры, гуси, утки. Представители сельсовета переписывали всю живность в подворьях. Поскольку все были своими людьми, запись осуществлялась со слов владельцев. В пятидесятые годы со всей домашней живности платили налоги, некоторые налоги были натуральные. Каждый двор должен был сдать полторы шкуры овцы. Опаливать свиней официально запрещалось, шкуру нужно было сдавать государству, но инфраструктура сдачи был организована неважно, поэтому шкуры не сдавали, да и солить сало крестьяне предпочитали со шкуркой. Говорят, что за опал свиньи была соответствующая статья в уголовном кодексе, но сам я тот кодекс не видел. Зимы в то время были суровее, чем сейчас. Достаточно сказать, что меня, дошкольника родители выпускали на улицу погулять, если мороз не опускался ниже двадцати пяти градусов Цельсия. Если бы ждали десяти градусов, то просидел бы дома всю зиму. Пору праздничных и предпраздничных дней Октябрьской революции в народе называли просто «Октябрьской», в это время в селах начиналась «поросячья война». Свиней откармливали обычно полтора года. Родившиеся весной поросята всё лето гуляли на воле по селу, пустырям, норовили пробраться в огороды, валялись в лужах, зимой их кормили картошкой, конским навозом, соломой, следующее лето свободный выгул продолжался, а осенью они забивались на мясо. Из всех дворов перед праздником пахло горелой щетиной, жаренным мясом.
Забивали свиней обычно ножом в сердце, но были и привыкшие перерезать горло. Особо крупных стреляли. Однажды наш сосед Петров бежал по селу с мелкокалиберной винтовкой за огромной свиньёй. Время от времени он приседал, стрелял с колена по животному. Свинья только взвизгивала и продолжала бежать. Погоня закончилась в Малой роще напротив школы. Ученики, к счастью, были на каникулах. Были и «профессиональные» забойщики, которые к концу дня напивались до невозможности нанести точный удар животному. В семидесятых годах зимы стали значительно теплее, мясо, которое хранили в ноябре в неотапливаемых помещениях, стало портиться, и забой скота производили уже в конце календарной осени.
На опыте родной деревни Никиты Сергеевича Хрущёва Калиновки было принято «историческое стратегическое решение» об изъятии коров из личных подсобных хозяйств. Первый секретарь Большереченского райкома партии Авдеев живо откликнулся на команду из центра. В селе Осихино только один житель – Николай Самбрат не сдал корову, и даже завёл вторую. Его «прессовали» власти, но он не поддавался. В соседних районах с выполнением «раскоровливания» не торопились.
Работников колхозов и совхозов обеспечивали молоком по месту работы. Учителя же должны были ездить за молочными продуктами в райцентр. То, что в учительских семьях было по двое-трое детей, власти не интересовало. Молоко из магазина было невкусным и почему-то пахло керосином. Эффект от сдачи коров был нулевым, если не отрицательным. Привыкшие к одним хозяйкам коровы не желали иметь дело с доярками и их доильными аппаратами, молоко отдавали неохотно и далеко не полностью, поэтому очень скоро пошли на мясо. Параллельно с этим шло сокращение огородов до 15 соток на одну семью. Обмеряли участки, запрещали садить на излишках даже картошку. Эти обрезки зарастали сорняками, распространяя их семена по округе. Эффект инициативы сверху был резко отрицательный. К слову сказать, наши двадцать соток никто не убавлял до пятнадцати, участок так и не тронули.
Гуси, как и свиньи, бродили по селу, речке и прилежащим угодьям вольно. Однажды наши гуси зашли в совхозную пшеницу. Соседи быстро рассказали приехавшим для охраны полей, чьи это гуси, и к нам приехали на мотоцикле с коляской сразу три (!) милиционера, как во время серьёзной милицейской спецоперации.
В лесах водились косачи, глухари, зайцы, лисы, волки, барсуки, на озёрах - гуси, утки, лебеди цапли и много другой дичи. С началом химизации сельского хозяйства при Хрущёве их заметно поубавилось, но они не вымерли.
На второй или третий год проживания в Осихино отец завёл пчёл. В год, когда прямо за речкой посеяли подсолнечник, мы собрали с шести ульев шесть сорокалитровых фляг мёда. Пчёлы кусали нас довольно часто, больше всех доставалось мне, поскольку я, как самый старший помогал отцу в ухаживании за ними и отборе мёда. Однажды мы с отцом посчитали, что за всё детство меня укусило около двухсот пчёл. После первых примерно тридцати укусов у меня выработался иммунитет, и места укусов перестали опухать. Более того, некоторые болезни стали обходить меня стороной, когда окружающие болели. Из животных у нас дома была охотничья собака породы лайка Кукла и кошка, которую сначала звали Васькой, а потом, после некоторых внезапных событий, стали звать Муркой.
В школе была закреплённая от совхоза лошадь Воронуха. Кормили и содержали её в совхозе на конюшне, а ездили на ней только работники школы. Кобыла была норовистой. Она была рождена как будто специально для гонок. Если впереди видела подводу, загораживающую ей простор до горизонта, Воронуха обязательно её обгоняла. У неё были ярко выраженные «лидерские» качества. Не каждого седока и ездока она признавала за главного. Как она это определяла, оставалось загадкой. Однажды она опрокинула Ларису Акимовну Одинцеву и Анфису Петровну Олениченко, поехавших в Большеречье, у первого мостика в сугроб и вернулась на конюшню.
Моего отца и мать эта лошадка слушалась беспрекословно, но, что удивительно, моим командам она тоже подчинялась беспрекословно. Я научился запрягать её самостоятельно ещё перед школой. Для сельского мальчишки это было в порядке вещей. Над не умеющими запрячь лошадь первоклассниками смеялись сверстники. Все мальчишки и некоторые девчонки к этому возрасту уже умели ездить верхом в седле и без седла и даже переходили на рысь. Жеребец Ритуал на совхозной конюшне был известен на всю округу своей резвостью, на районных соревнованиях он часто побеждал своих соперников по бегам. Ещё запомнился совхозный гнедой мерин по кличке Капитан.
В пятидесятые годы ещё пахали и на быках, стадо быков насчитывало более двадцати голов. Их и лошадей пасли в ночное время подростки под командой одного старшего конюха. Заметную роль в сельскохозяйственном производстве играл гужевой транспорт. На нём возили корма, сорокалитровые фляги с молоком, строительные материалы, людей. Было несколько вариантов "шасси", в которые запрягали лошадей. Основная повозка - это телега: поворотная передняя ось с двумя оглоблями и платформа с жёстко закреплённой осью с задними колёсами. Сейчас бы это назвали седельным прицепом, он применялся на всех колёсных вариантах гужевого транспорта, кроме двуколок, там была всего одна пара колёс.
Был ещё фургон - с косыми бортами из лестниц, часто запрягаемый парой лошадей. Ходок - вариант кабриолета, если водитель сидел на облучке, то на основном сиденье располагались два - три пассажира. Но можно было управлять и с основного сиденья. Зимой этот вариант на полозьях назывался кошёвкой. Сани: дровни - два скреплённых полоза и оглобли, розвальни - расширенная в виде трапеции платформа на тех же дровнях, так удобнее было перевозить сено, хворост, пассажиров. . Иногда на дровни ставился плетёный короб - на нём перевозили корма, сыпучие материалы. Карет, кибиток, кэбов и дилижансов не было. Колёса гужевого транспорта были деревянными, обод и ступицы были окованы железными кольцами из полосы.
Животноводческая ферма была слева от дороги, если смотреть на село со стороны въезда из Большеречья. Сначала стояла конюшня, а дальше располагались коровники. Навозоудаление было организовано посредством монорельса, по которому вручную двигались ёмкости. Чем больше была наполнена ёмкость, тем легче её было опрокинуть на улице вокруг продольной оси на подшипниках. На фермах всегда пахло силосом – законсервированной зелёной массой. Иногда я бывал на ферме с Ракиными Владимиром и Олегом, они вместо своего отца, когда тому было некогда, кормили коров. При этом у них в распоряжении был служебный гужевой транспорт с санями – розвальнями. И ещё в школе устраивали экскурсии на ферму.
